необразованными. Общедоступное образование должно было ему претить, потому что, как он думал, народ в сравнении с ученым господином пребывает в профанном состоянии и может относиться к чуждому для него величию с изумлением и почтительностью. Поэтому романтизм дополнялся ученостью, а его опорами были латынь да греческий. Кроме того, вполне могло случаться, что это образование оставалось сплошь формальным, как потому, что от умершей и давно погребенной древности могли сохраниться только формы, как бы схемы литературы и искусства, так и в особенности потому, что господство над людьми достигается и утверждается именно посредством формального превосходства: достаточно лишь известной степени умственной сноровки, чтобы получить перевес над человеком, ею не обладающим. Вот почему так называемое высшее образование было образованием изящным, sensus omnis elegantiae², образованием вкуса и чувства формы, напоследок грозившее опуститься до чисто грамматического, а сам немецкий язык так сильно пропитался запахом Лация³, что еще и нынче, к примеру, в только что вышедшей «Истории бранденбургско-прусского государства. Общедоступной книге, написанной Циммерманом» можно налюбоваться на прекраснейшие латинские стилистические конструкции.

Меж тем из Просвещения мало-помалу поднялся некий дух противоречия этому формализму, а к признанию неотъемлемых и всеобщих прав человека присоединилось требование всех объемлющего, человеческого образования. Нехватка реального, близкого к жизни инструктажа стала очевидной при взгляде на образ действий, свойственный прежнему гуманизму и обусловила требование практической подготовки. Теперь всякое знание должно стать жизнью, знание должно быть пережито; ведь только реальность дает знанию завершенность. Если удастся ввести в школу материю жизни, через нее предложить всем что-то полезное и именно этим подтолкнуть всех к такой подготовке к жизни и повернуть лицом к школе, то люди перестанут завидовать ученым господам из-за их непонятного знания, а профанному состоянию народа придет конец. Цель реализма — упразднение жреческого сословия ученых и профанного сословия простого народа, а потому реализм должен обогнать гуманизм. Усвоение классических форм античности начало вытесняться, и вместе с ним потеряло свой ореол господство авторитета. Эпоха стала сопротивляться традиционному преклонению перед ученостью — как, впрочем, она восстает и против любого преклонения в принципе. Важнейшее преимущество ученых, универсальное образование, как теперь думали, должно идти на пользу всем. Но что же такое, задавались вопросом, это универсальное образование, если не приобретенная способность, выражаясь тривиально, «уметь говорить обо всем на свете», а, выражаясь на более серьезный лад, способность овладеть любым материалом? Было очевидно, что школа отстала от жизни, поскольку не только сторонилась простого народа, но и, давая своим питомцам исключительное образование, лишала их универсального, и отнимала у них возможность уже в школе овладеть огромным количеством материала, который навязывает нам жизнь. Ведь школа, как думали, должна очерчивать основные линии нашего удовлетворения всем, что предлагает жизнь, и заботиться о том, чтобы ни один из предметов, которыми нам предстоит заниматься, не оказался нам совершенно незнаком и недосягаем для овладения им. Поэтому стали срочно требовать близкого знакомства с вещами и отношениями современного мира и осваивать педагогику, применимую решительно ко всем, ведь она удовлетворяла всеобщую потребность ориентироваться в окружающем мире и времени. Таким путем в области педагогики обрели жизнь и реальность основные принципы прав человека: равенство, поскольку это образование охватывало всех, и свобода, потому что человек становился сведущим, а, значит, независимым и самостоятельным в том, в чем нуждался.

Однако усвоение прошлого, чему учит гуманизм, и постижение настоящего, чего добивается реализм, лишь приводит и гуманизм, и реализм к власти над всем временным. Вечен лишь дух, постигающий сам себя. Поэтому свобода и равенство и обрели лишь существование низшего порядка. Можно было, конечно, стать равным другим, эмансипировавшись от их авторитета; но от равенства с самим собой, от балансировки и примирения временного и вечного, что есть в нас, людях, от преображения нашей природности в духовность, короче говоря, от единства и всемогущества нашего «я», которое довлеет себе, поскольку не допускает существования вне себя чего-либо чуждого себе, — от всего этого в указанном принципе нет и следа. А свобода казалась, конечно, независимостью от авторитетов, но была еще пустой в смысле самоопределения и еще не допускала никаких поступков внутренне свободного человека, самораскрытия беспощадного, то есть избавленного от изменчивой рефлексии духа. Правда, человек формально образованный уже не должен был возвышаться над зеркальной гладью универсального образования и из человека с «высшим образованием» превратился в «односторонне образованного» (в качестве какового он, естественно, сохраняет свою неоспоримую ценность, ведь всякое универсальное образование предназначено для того, чтобы иррадиировать в самые различные отдельные стороны специального образования); но человек образованный в смысле реализма не выходил и за пределы равенства с другими и свободы от других, за пределы так называемого «практического человека». Конечно, пустое изящество гуманиста, денди, не могло избежать фиаско; но победитель сверкал ядовитой зеленью материальности и был не более чем безвкусным фабрикантом. Дендизм и индустриализм спорили за добычу — милых мальчиков и девочек — и часто, вводя всех в заблуждение, менялись доспехами: денди казался грубым циником, а фабрикант появлялся в белоснежном белье. Конечно, сочная древесина фабрикантской дубины разобьет сухую палочку дендистского иссушения мозга; но, живое или мертвое, дерево остается деревом, и если пламени духа суждено засиять, то дерево должно сгинуть в огне. Но почему тогда равным образом погибнуть должен и реализм, если он впитывает в себя добрые качества гуманизма, а в этой способности ему все же не откажешь? Он, несомненно, может усвоить неотъемлемую и подлинную черту гуманизма — формальное образование, и это удается ему все больше и больше благодаря уже доступными ему научности и разумному подходу ко всем учебным предметам (для примера напомню только о вкладе Беккера в немецкую грамматику), а посредством такого облагораживания выбить своего противника с прочно удерживаемых им позиций. Поскольку реализм совершенно так же,