взревев, не сдерживаясь.

Ударил по стойке раз, еще, третий, не видя прохода в аршине справа от себя, и прошел вперед, прямо в лабораторию. Звуки выстрелов сливались с моим ревом и криками страха трех людей в помещении. Я не замечал разрывающих мою мертвую плоть выстрелов, только отсчитывал — раз, два, три — перешагнул через корчащегося от боли Генку и насадил на свои когти голову полицейского пристава, до последнего спускавшего и спускавшего крючок револьвера и не замечавшего, что пули давным-давно закончились.

Я с наслаждением наблюдал, как мои когти через подбородок прошли наверх и погрузились в мягкий человеческий мозг. Помогая себе другой рукой-лапой, я оторвал голову, и отбросил ее прочь. Двое других людей — даже в облике зомби я их легко узнал — Золовский и Юхневич — забились в угол, отойдя от стола в центре лаборатории, на котором лежал мертвый человек — это была Вера.

Осознав это, я бросился к детском врачу Модесту Александровичу, и всадил свои когти ему грудную клетку, разрывая ее, и выдирая еще бьющееся сердце, после чего со сладострастным удовольствием пожрал его, переводя взгляд на последнего оставшегося в живых врага. Юхневич, бледный как смерть, стоял в углу, парализованный расправой над своими друзьями. Кажется, я научился улыбаться я облике мертвяка, и двинулся к нему.

— Ваня, стой! Подожди! — крикнул Васька, но я не обратил внимания, сделав шаг к аптекарю, так пекущемуся о здоровье детей и делавшему для них большие скидки на лекарства.

— Остановись, Зло! — вновь закричал Старик, и ударил меня деревяшкой по спине.

Это так меня возмутило, что я остановился, и стал поворачиваться к посмевшему меня огреть другу.

— Превращайся обратно! Сейчас разберемся с ним! — вновь крикнул Васька.

Еще постояв, борясь с желанием немедленно убить Юхневича, я решил всё же послушаться Старика, помня о том, что он никогда не делал ничего просто так. Превратившись, я свалился на землю. Пришла боль от выстрелов полицейского, два из которых пришлись в цель, то бишь в меня.

Одна пуля угодила в ногу, другая — в живот. Застонал от боли и скрючился на полу, снизу вверх осматривая поле битвы и плоды рук своих в облике мертвяка. У входа так и продолжал лежать Генка, схватившись за руку, чему я обрадовался — хоть он точно будет жить. Всё помещение лаборатории было залито кровью.

Перевел глаза. В углу Васька связывал веревкой не сопротивляющегося Юхневича — аптекарь пребывал в ступоре и не мог пошевелиться. Посмотрел в центр помещения. Там у стола стоял Шамон и, обливая потом, водил руками над Верой, не подающей признаков жизни. От рук парня исходило сияние, которое я не раз видел, когда он залечивал наши раны в подземелье: получив целителя, мы могли не особо сдерживаться, фехтуя боевым оружием. Илья опустил руки и заплакал, обняв лежащее на столе тело Барышни.

— Шамон, помоги, кому можешь, — тихо сказал Васька, закончивший связывать аптекаря, но парня стали трясти рыдания, и он не мог оторваться от Веры.

— Посмотри на меня, — приказал Старик, и повторил еще раз по слогам, — посмотри на меня!

Шамон, наконец, смог оторваться и поднял заплаканное распухшее лицо на Ваську, который молча указал на меня и Генку, и добавил:

— Если не хочешь потерять еще и их, то примени свой дар.

Шамон кивнул и наклонился к Заморышу.

— У меня ерунда, рука просто, — отмахнулся тот, — посмотри Ваньку.

А мне было совсем плохо. Шамон подошел ко мне, заставил меня распрямиться и убрать руку от живота.

— Будет очень больно, терпи, — сказал Илья, найдя какую-то тряпку и засунув мне в рот.

Когда я кивнул, то он скрестил руки над моим животом, они окутались золотым сиянием, и я почувствовал ужасную боль оттого, что пуля медленно, очень медленно ползет наружу. Сжал изо всех сил зубы, и провалился в темноту. В себя пришел оттого, что кто-то бил меня по щекам.

— Эй, Зло! Зло! Приходи в себя! — говорил Васькин голос. — Ага, вижу, очнулся. Пули вытащили, кровотечение остановили. Будешь жить.

Я посмотрел на Шамона, который теперь колдовал над Заморышем, вытягивая пулю из из него. Вскоре, несмотря на страшную боль и полное отсутствие сил, я стоял над над нашей подругой, так и оставшейся лежать на столе. Остальные также стояли вокруг.

— Удар в сердце, — сказал Васька и сжал кулаки.

«Не мучалась», — подумал я, но не стал произносить это вслух.

— Я сейчас кое-что попробую, — продолжил Старик, — вы просто не мешайте, хорошо?

— Что ты задумал? — спросил Генка.

— Просто не мешайте, ладно? — вновь попросил Васька, оглядел всех нас одного за другим, и получил подтверждающие кивки.

Тогда он достал из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и положил его на тело Барышни, потом пододвинул ее к краю широкого стола, на котором Юхневич смешивал свои лекарства.

— Шамон, помоги, — и они вместе положили связанного брыкающегося аптекаря рядом с его жертвой, — удерживай его.

Затем поднял лежащий рядом с Верой кривой нож и стал читать по бумаге слова на незнакомом языке. Звучало это странно, много шипящих, гортанных звуков. Услышав чтение, Юхневич забился, и Генка здоровой рукой помогал Илье удерживать его. А Старик, как какой-то древний жрец, нараспев произносил непонятные слова.

Последнюю фразу он повторил трижды и, схватив, нож, резко всадил его в сердце аптекаря, который, дернувшись, замер. А Васька, не останавливаясь, продолжал читать дальше. Потом вынул нож из тела Юхневича и, произнося последнюю фразу наизусть, резанул себе по ладони, отчего кровь брызнула на Веру, окропив ее тело и лицо. В то же мгновение она распахнула глаза и сделала резкий вдох.