Двенадцать раз прокуковала
Кукушка в полночь октября.
Я это говорю не зря,
Тут чуда вовсе не бывало,
Но все же был я рад немало,
С тем звуком сердцем говоря.
Кукушка звонко куковала
Лишь у соседа на часах.
А я душою был в лесах,
Захваченных певучим маем,
И утешался крепким чаем,
И тем, что в скромных погребах,
Верней, в шкафу, в моей столовой,
Еще бутылка рому есть.
Она поможет мне прочесть,
Сплетенную родной дубровой,
Далеких дней живую весть.
Я, не замедлив, отметаю
Возможность легкой клеветы,
Что у вина я, в песне маю,
И вдохновенье занимаю,
И дар играющей мечты.
Нет, это с детства мне знакомо,
И больше, чем ордам певцов,
Прошу прощенья, я таков.
Но все же две-три рюмки рома
Мне ощущение дают,
Что я еще в России, дома,
И что возможен там уют.
Вздыхает ночь под липой старой,
Поют лягушки у пруда,
И кто-то звучною гитарой
Крепит напев свой струнной чарой.
А в небе яркая звезда
Гласит, мерцая и блистая,
Что в мире радость молодая
Не умирает никогда.
Я четко вижу все родное.
Луны белеет полоса,
И васильков цветет краса,
И поле царствует ржаное,
И поле шумного овса.
Какие пастбища и нивы!
Какие пышные леса!
В них океанские разливы,
И звонких песен голоса.
«Бог помочь!» – радостное слово.
И падает тяжелый цеп,
Легко взлетает в воздух снова,
Работа, радость, теплый хлеб,
И соты липового меда,
И добрый взор в ответ на взор.
Круговорот живого года,
И звезд осенних разговор
О том, что с самых давних пор,
От детства нашего у Бога,
Все знаем в тайне сердца мы,
Что к свету нас ведет дорога,
А не путями жадной тьмы.
Лесная нежная опушка,
Моя далекая весна.
Скажи мне, вещая кукушка,
Надолго ль жизнь мне суждена?
Кукушка вдруг прокуковала,
Один прокуковала раз.
Но это значит, пробил час.
А если б, мне пропев так мало,
Она лишь год провозвещала, –
Как был бы рад я, наконец,
Что из разъятого обрыва,
От каменеющих сердец,
Уйду туда, где дышит нива
Иного, звездного налива,
Где сеет Звездный мой Отец.
Я развернул играющие ткани.
Египет с Вавилоном мне ковры.
Китай, Аннам – лучистые шары.
Эллада, Троя, Крит – в огнетумане.
Вот Индия, чей взор как очи лани,
Созданье зимоблещущей горы.
Арабия, пустынные шатры.
Ниппон далекий, сад на Океане.
Где творческая воля, – там мой стан.
Где достиженье, – грезой там колдую.
Люблю весну творяще-молодую.
Расцвет цветка и звон пчелы медвян,
Но правду где сполна найду людскую?
Не знаю. И любуюсь. И тоскую.
Душа Египта – ход могучий Нила,
Разлив бегущий вниз от Сильсилэ.
Египет – храм, взнесенный на земле,
Что строила реки священной сила.
Так Ганга с Джумной слившаяся вила
Взнесла чертог, где Солнце на челе.
Грань Зимогор, вздымаясь в лютой мгле,
Копя снега, их влагой разрешила.
Так Волга укачала всех славян,
В былине дней разгульно-молодая,
Гадая в снах и в песне пропадая.
Но волжской волей, влагой Волги пьян,
Дойдя туда, где Персия златая,
Умеет Скиф одно: курить кальян.
Дымок лазурный – ткань минутный риз
Развеется, и снова греза строит.
Диван с ковром цветистым дух покоит.
Не вечно вверх, взгляни, душа, и вниз.
Здесь соловей в веках, поет Гафиз.
Гаканий спит. Саади песнь удвоит.
Люби любовь. Любить печаль не стоит.
Лишь в поцелуе все умы сошлись.
В моих владеньях розы на просторе.
В моих покоях сонмы черных глаз.
Не смотрят джинны в светлый мой рассказ.
Любовь и Смерть – в содружном разговоре.
Одна другой дарует яркий час.
Здесь розы, розы, розовое море.
Прошли караваном верблюды, качая своими тюками.
Нога на широком копыте в суставе сгибалась слегка.
Изящна походка верблюда. Красивы верблюды с горбами.
И смотрят глаза их далеко. Глядят на людей свысока.
Когда же достигнут до цели, мгновенно сгибают колени.
Как будто свершают молитву с сыновьим почтеньем к земле.
Недвижны в песках изваянья. На золоте красные тени.
Вот выбрызнут звезды по небу, ожившие угли в золе.
Редкий цветок в отдаленной стране.
Сердце его – голубое.
Сам золотой он на стебле-струне.
Весь он – как солнце слепое.
Сердце его – голубое как глаз.
Только лазурное око
Смотрит цветочным зрачком не на нас,
Недостижимо – высоко.
Видит ли, чует ли, помнит ли он,
Тайное все, что там было?
Синий излился в него небосклон,
С нами неслитая сила.
А лепестки золотые, они
Глаз не имеют, сияя.
В них раскалились не наши огни
Светят от мая до мая.
Видит ли Солнце, кого оно жжет,
Видит ли, что им согрето?
Помнит ли птица верховный свой взлет
В час, когда ночью одета?
Редкий цветок из далекой страны.
Ты мне понятен – в июне:
Все мои мысли тогда – влюблены,
Весь я душой – накануне.
Опрокинутый в глубокую воронку Преисподней,
Устремляя вверх из бездны напряженное лицо,
Знаю, мучимый всечасно, что вольней и благородней
Быть не в счастье, а в несчастье, но хранить свое кольцо.
То, единое, златое, ободочек обручальный,
Знак обета нерушимый, связь души моей с мечтой,
Обещание немое, что не вечность – мгле печальной,
Я вкруг пальца обращаю путь до Неба золотой.
Я тихонько повторяю имя нежное Единой,
Той, с кем слит я до рожденья, изменить кому нельзя,
И прикованный к терзаньям, и застигнутый лавиной,
Видя тонкий светлый обруч, знаю, к выси есть стезя.
