против. Т.Ж.», «Я против… Т.Б.», «Я против, т. к. в этой вещи общая трагедия народов страны изображена как исключительно русская трагедия, что несправедливо. Д.С.» В общем, снова Пимен Иванович оказался неудобным. Как большевикам, так и либералам впервые это стихотворение появилось в печати в «Литературной газете» 28 апреля 1989 года.

В 1991 году в издательстве «Художественная литература» вышло первое избранное Пимена Карпова в серии «Забытая книга», включившее в себя роман «Пламень» в поздней авторской редакции 1924 года (вопреки утверждению А. Дугина, при жизни Карпова не публиковавшейся), книгу стихов «Русский ковчег» и неизвестные главы из романа «Из глубины». По выходу этой книги в издательство пришло письмо из Старого Оскола от писателя Николая Харченко, в котором он сообщал буквально следующее:

«Пимен Карпов и Н. С. Хрущев – земляки. До появления „с грудой написанного“ в „Советском писателе“ он, насколько мне известно, побывал с рукописями у Хрущева, оставлял их у него. Сам Хрущев вряд ли что читал, но кто-то из доверенных лиц ознакомился и поморщился. Но Хрущев посоветовал дать хоть что-нибудь приемлемое. Выбор пал на воспоминания о былом, и они, якобы в страшно отцензуренном виде, опубликованы. Земляки с трудом достали эту книгу, но местные идеологи не разрешили выставить ее на стенде в районном музее рядом с портретом Пимена Карпова. Якобы чуть не сам Суслов сказал, что опубликование воспоминаний было крамольной ошибкой, идеологической беспринципностью Хрущева. Сейчас же тот экземпляр затерялся, и Пимен Карпов на родине в музее гол как сокол».

Трудно сказать, что реального и что легендарного во всей этой истории. Но с 1996 года на курской земле в селах Хомутовка и Турки ежегодно проходили карповские чтения, делались доклады, читались стихи. В конце концов в Курске вышла книжка «Певец Светлого Града» с текстами Карпова и материалами чтений, составленная Николаем Шатохиным. Вот только ни собрания сочинений, ни полновесного однотомника поэта и прозаика «новокрестьянской» плеяды нет до сих пор. А прошло уже пятнадцать лет со времени издания небольшого «избранного», и в прошлом году исполнилось 120 лет со дня рождения полузабытого писателя.

Как писал сам Пимен Карпов,

Плач «глухой», но «заколдованный». И расколдовать его по-настоящему еще предстоит.

Хотелось бы, чтобы публикация романа «Кожаное небо» заново всколыхнуло память о русском поэте и прозаике, которому когда-то Сергей Есенин написал на своей фотографии: «Друг ты мой, товарищ Пимен! Кинем мы с тобою камень в небо, кинем. Исцарапанные хотя, но доберемся до того берега и водрузим свой стяг. А всем прочим осиновый кол поставим».

Кожаное небо

(От собирателя рукописей)

Загадка моей жизни – страсть к безвестным исповедям, рассказам, заговорам, легендам. За свой век я собрал их до сотни. Все это рваные рукописи неизвестных мне авторов на клочках оберточной бумаги и т. д. – каждой из них я дорожу, точно также, как влюбленный дорожит письмами своей любви.

А может быть тут и нет загадки. Ибо в последнее время, задумываясь над значением того или иного документа для культуры будущего, я пришел к заключению, что ценность рукописи обусловливается не тем, кто ее писал, а тем, как и когда она написана. Удивительно, почему ничтожные записи так называемых героев, в большинстве случаев обыкновенных тунеядцев, хранятся в музеях, издаются, изучаются, а рукописи безвестных тружеников, рукописи, отличающиеся всей непосредственностью чувств, – гибнут бесследно? Не потому ли, что все мы варвары?

Как часто мы, обозревая в великолепных музеях и книгохранилищах автографы разных знаменитостей, замираем над ними в благоговейном трепете… Между тем цена подобным реликвиям – ломаный грош. Ибо в них есть все, кроме человеческой души, за редким исключением.

Судите сами: теперь ГИЗом издаются на народные деньги роскошные тома, заполненные скудоумием венценосных и невенценосных деятелей – разных Романовых, Гогенцоллернов, Людендорфов, Победоносцевых, графов Витте и т. д. Дошло до того, что недавно опубликованы записки и письма некоего жулика Ковнера, потому что он украл много денег, – деяние, в некотором роде, историческое. Скажите, кому все это нужно? Но если записки этих выродков, говорю я, издаются, то неужели нельзя издать записки безвестного рабочего, раз в них горит и трепещет большая душа? Это было бы чудовищно.

Вот почему я так страстно собираю, храню, а время от времени буду опубликовывать безвестные исповеди, рассказы, так или иначе отражающие человеческую душу, душу труженика.

На этот раз я предлагаю вниманию читателя отрывки из рукописи кузнеца. Происхождение отрывков совсем недавнее. Найдены они в 1921 г. на фабричном задворке. Ни имени автора, ни того, жив ли он, узнать при всем моем старании не удалось.

Долго мудрили над рукописью те, кому она попала в руки (и первый я), норовя обкорнать ее и так и эдак. Но напоследок всем нам стало стыдно, и рукопись оставлена такою, какою была найдена. Да это и понятно, так как каждое слово отмечено печатью высокого мастерства. И все же это только отрывки – «зарубки», как они названы кем-то при нумерации разрозненных листков с оглавлением их. Поэтому и почерк рукописи разный. Так, в заглавии, затерявшемся где-то в уголке одного из листков, слово «Кожаное» выведено крупными энергичными линиями, тогда как слово «небо» – едва заметными черточками, точно писавшему ненавистно было это слово. А в общем во всех листках изломанные линии – точно зигзаги сейсмографа души от тех ударов жизни, что потрясли писавшего. А может, и не его одного? Тогда не лучше ли отнести рукопись не к исповеди одного, а к исповеди многих? Я это и делаю здесь. Но при этом я должен сказать несколько слов о себе и… о раках-толмачах.

Дело вот в чем. В один из установленных для обозрения моего хранилища дней, когда я позволил себе прочесть несколько отрывков из предлагаемой исповеди, мне было кем-то заявлено, что это подлог и что сам я, собиратель подобного рода материалов, – буржуй, развожу мистику, истерику и еще черт знает что. Это, дескать, не записки кузнеца, а литература упадочника-интеллигента.

Словом, поднялся страшный вопль головотяпов и толмачей по моему адресу:

– Мистик!.. Истерик!.. Буржуй!..

Тогда, возмущенный, заговорил я. Вот что я сказал, обратясь к головотяпам:

– Глупцы! Самая уродливая мистика – это блуждание в трех соснах, то есть в трех словах, вроде выкрикиваемых вами;