соколики ненаглядные, поиграли немного, и хорош! Мотайте домой живенько, небось, мамки вас заждались там!" Но голоса такого не раздавалось почему-то, и все происходящее было далеко не игрой — реальностью. Неприятной, гнетущей, но все же реальностью.

Все, что было дорого, любимо и привычно, оставалось где-то за бортом: и Люба, и друзья-приятели, и родные, и надежды с мечтами, даже неосуществившиеся попытки поступить в институт или продлить отсрочку, — все, все было за бортом, в какой-то совсем другой жизни. А на смену дорогому и любимому пришли плац, палящее солнце, пыльный, не приносящий прохлады ветер, незнакомые парни, жмущие сапоги и натирающий шею ворот гимнастерки… и сержант Коля Новиков, упорно не желающий узнавать Сергея.

Сейчас сержант был далеко, на левом фланге, но казалось, что и оттуда он следил за каждым застывшим в разомкнутой шеренге солдатом. И от этого пристального внимания становилось совсем не по себе.

Солнце забралось высоко — тени стоящих напоминали уродливых карликов с короткими ногами и непомерно большими головами. Карлики карикатурно повторяли движения своих хозяев, смотреть на них было и смешно, и противно. Сергей не смотрел, да и вообще ему было не до смеха.

Наконец сержант дал команду шеренгам сомкнуться и, когда все во взводе застыли плечом к плечу, более или менее напоминая воинский строй, произнес негромко:

— Вольно! — и глубоко вздохнул, будто ему предстояло сказать нелегкую правду. — Ничего, ничего не первый раз, — вяло начал он, поглядывая поверх голов, но с каждым новым словом ужесточая тон, — но, доложу я вам, дорогие товарищи курсанты, одной ногой вы пока еще на гражданке стоите, не вышли еще из вас с потом домашние пирожки и пышки, ватрушки и крендебобели. Зелены еще, ох зелены! И намучаюсь же я с вами — прям мурашки по телу уже сейчас бегают! И откуда вас понабирали на мою голову? За что наказание такое?! Ведь вы ж мне последние полгода дожить не дадите. Ведь угробите ж! Ой, зеленые, ну и подобрали зелень! — Сержант говорил жестко но ощущалась в его голосе вовсе не злость и не издевка — нечто мягкое, успокаивающее, как бы говорящее: пора привыкать, ребятки. Он впервые, пожалуй, слегка раздвинул губы в улыбке, но не стал от этого менее начальственным, внушающим уважение и даже легкий трепет. — Да вас по вашей зелени прям хоть в траву клади — не отличишь, где вы, где трава, это ж и маскировки не надо! — Говоря все это, он прохаживался вдоль строя, присматривался, то поправляя ремень кому-то, указывая на скособочившуюся пилотку или еще что. Остановившись совсем рядом с Сергеем, возле лопоухого и краснощекого парня, сержант вздохнул совсем тягостно и, переводя взгляд с одного на другого, добавил печально и тихо: — Да еще и позеленее травы будете, та хоть под солнышком немного дошла, точно, зеленее!

Будто окончательно утвердившись в своих подозрениях насчет новобранцев, он покачал головой и отошел подальше от стоящих, оценивая всех их вкупе.

Сергей глядел в пространство, стараясь не встречаться глазами со своим теперешним командиром. Ноги у него ныли, в спине что-то покалывало.

— Взвод, слушай мою команду!

Сержант отдернул рукав и уже в который раз посмотрел на часы, потом задрал голову к солнцу и, видимо, убедившись, что ни часы, ни солнце не врут, скомандовал:

— Нале-е-ево! Правое плечо, шагом…арш!

Занятия по строевой подготовке окончились. На сегодня, по крайней мере. Сергей шел, уставившись в затылок лопоухого паренька, и думал лишь об одном — как бы не сбиться с ноги.

— Раз! Раз! Раз, два, левой! Раз- Перед казармой, после чистки сапог и очередного тщательного осмотра, их распустили. До обеда оставалось минут десять. Ничего лучшего, кроме того как провести их в курилке под старым, разросшимся кленом, Сергей, придумать не смог. Он мечтал сейчас лишь об одном, чтоб его оставили в покое хоть ненадолго, дали бы собраться с мыслями, расслабиться, передохнуть. Но, как назло, время, такое тягучее и нескончаемое на плацу, в минуты отдыха летело, будто сорвавшееся с цепи после длительного и вынужденного застоя.

В курилке кроме Реброва было еще двое парней из второго взвода. Сидели они обособившись, трепались о своем, не обращая внимания на соседа, лишь дым сносило ветерком, да так, словно смолила целая рота.

Сержант появился незаметно, бесшумно. Сергей даже слегка вздрогнул, когда перед ним возникла фигура в выцветшей, почти белой гимнастерке, фигура, будто сконденсировавшаяся из знойного и тягучего воздуха вездесущим призраком. Призрак этот имел вполне реальные очертания, был весом и зрим.

— Ну, Серега, привет, что ли?! — сказал сержант.

Но руки Реброву не протянул.

Когда все это было? И было ли вообще? Может, вся предыдущая жизнь — лишь прелюдией прозвучала или просто пригрезилась в коротком сне перед самым подъемом, в те считанные минуты, когда душераздирающий крик дневального еще не вырвался из его горла, но уже вот-вот готов вырваться? А почему бы и нет, ведь сны, как говорят сведущие люди, за доли секунды могут прокручивать в головах спящих целые жизни? Да, давно это было.

Ребров познакомился с Любой у нее в институте, на предновогоднем вечере. Он попал туда благодаря своему приятелю. Мишке Квасцову, студенту, лодырю и повесе, человеку крайне уверенному в себе и до подозрительности не уверенному в окружающих. Всех таковых Мишка не слишком-то уважал, и по большей части из-за того, что подозревал в недостаточном к его собственной персоне внимании и любви. Причем Сергей не был исключением. Но с кем-то надо было поддерживать дружеские отношения.

Вот Мишка их и поддерживал. Был он невысок и плотен, но какой-то сыроватой плотностью, словно из теста слепленный. Темные редкие волосы слегка вились, падая прядышками на лоб и уши, но не прикрывая последних, а лишь топорщась над ними. Широкое, плоское лицо ничем примечательным не отличалось, пожалуй, лишь два зеленовато-карих глаза, живых и подвижных, придавали лицу какое-то особое, настороженное выражение. Короче, был Мишка Квасцов самой заурядной личностью, каких на белом свете пруд пруди.

Перед тем как заявиться на вечер в институт, они основательно посидели в соседнем баре, задрипанном и совершенно не пользующемся популярностью у местной молодежи. Бар этот, когда-то бывший молодежным кафе, захирел постепенно и превратился в обычную распивочную точку, пристанище ханыг-алкашей и редких залетных прохожих, уже разгоряченных и желающих добавить. Но он был рядышком с институтом, и потому особого выбора приятелям делать не приходилось, да и, что там скрывать, ни Мишка Квасцов, ни сам Серега брезгливы не были, как не были и избалованы в отличие от