глубине.

Голова кружилась.

Чужое дыхание опалило мои губы, а поцелуй заставил забыть, что нужно дышать.

Где — то в доме били часы.

Генрих, отстранившись на мгновение перед следующим, более легким поцелуем, тихо произнес:

— Рождество кончается. Ты должна решиться: пойдешь со мной или остаешься.

— А мама? Что я ей скажу? — пришла я в себя, разрывая объятия.

— Нет времени на прощание, двери вот — вот закроются. Нужно завершить ритуал.

— Ритуал?

— Сегодня ты его начала. Позвала суженого — ряженого. Меня, — заметив, как я побледнела, добавил: — Не бойся, ничего страшного тебя не ждет. Я протяну руку, стоя с той стороны, — Генрих слегка повернул голову, указывая на потайную дверь, — а ты вложишь в нее свою ладонь. И я никогда больше тебя не отпущу.

Генрих первым нырнул в открытую дверь пряничного домика, а я … задержалась. Смотрела на протянутую ладонь и думала: «Что я творю? Куда иду? А как же родители? А вдруг дед, не выдержав моего исчезновения, умрет от горя? Он совсем старенький и у него больное сердце…»

— Агнешка!

— Я не могу, — слезы душили. Я стояла на коленях и смотрела на руку, которая тянулась ко мне. — Прости.

— Я люблю тебя, милая Агнешка, — в его голосе звучала грусть расставания.

Дверь начала закрываться.

— Каждое Рождество я буду ждать тебя здесь. Стоит лишь протянуть руку.

— Даже если моя рука будет трястись от старости? — Мысли в голове путались.

— Мы проведем ее вместе…

Дверь закрылась, а вскоре и вовсе исчезла. Осталась лишь гладкая стена и шелковистые обои без единого шва…

Жизнь не всегда складывается так, как мы хотим. Сделав свой выбор, я поступала разумно и дальше. Я часто думала о мире за дверью пряничного домика, о том мужчине, что каждое Рождество ждет, когда я вложу свою руку в его ладонь. Но решиться уйти в неизвестность, пусть и за человеком, что волнует меня, заставляет часто биться сердце, тонуть в слезах ночью и страстно желать увидеть вновь, я не могла.

Я выбрала ту реальность, что сулила простую жизнь и простые радости.

Через год я вышла замуж за пана Кравчика — нашего соседа. Он был надежным, добрым, искренним, одним словом — хорошим человеком, но я не испытывала к нему сильных чувств. Мне казалось, что и не могла. Они остались там, в пряничном домике, куда я не заходила почти пятьдесят лет. Мой муж и сын были тем островом, где я обретала покой и почти не думала о своем сказочном принце. Почти…

В первое же Рождество после смерти мужа я сняла простыню с пряничного домика. Что гнало меня туда? Любовь? Одиночество? Желание разделить с кем — то свое горе? Нет. Эгоистическое желание убедиться, что тот, думы о ком не покидали меня всю жизнь, все еще ждет. Что есть на свете что — то постоянное. Мужчина, который не уйдет, смертельно побледнев, хватая ртом воздух, не произнеся слов прощания.

Смахивая злые слезы, размазывая по лицу грязь от столетней пыли, что слетела с простыней, я почти убедила себя, что никто за дверью не стоит, я просто уже не нужна. Никому.

На улице звучал смех и нараспев произносились колядки, а я с замиранием сердца поворачивала ключ в замке.

— Ах, Агнешка. Ты пришла…

Я захлопнула дверь, прервав поток ледяного воздуха, и без сил опустилась на пол. Шквал чувств, взметнувшийся в моей душе, ошеломил.

«Он за дверью. Он ждет».

И опять рациональное победило. А как же сын? А Катаржина? Протянуть руку тому, что ждет за дверью, и не попрощаться с теми, кого люблю больше жизни? Поступить так же, как мой муж, что своей внезапной смертью не дал сказать, как сильно я к нему была привязана, как благодарна за сына и годы спокойной жизни?

Когда Рождество отмеряло свои последние часы, измученная мыслями о прошлом, о будущем, я отправилась в баню. Зажгла свечи, поставила зеркала. Специально не стала прихорашиваться. Пусть видит, в кого я превратилась.

— Суженый — ряженый, приходи ко мне ужинать.

— Опять обманешь? — его изображение не сразу стало ясным, а потому, увидев знакомый контур, я закрыла лицо руками. Мне казалось, что Генрих совсем не изменился.

— Не прячь лицо. Ты прекрасна.

Седые виски, морщинки в уголках глаз, все та же широкая улыбка и такое тепло во взгляде, что я невольно заулыбалась в ответ.

— Ты по — прежнему прекрасна.

Я упивалась тем, как его взор ласкает меня, да и сама не могла оторваться от лица, приобретшего за время разлуки ту мужественную красоту, что делает и старца привлекательным.

— Рождество кончается, — напомнил мой принц через тысячу лет тишины. — Но через год придет новое. И я опять буду ждать.

Зеркало померкло. А я так и сидела, глупо улыбаясь и не замечая холода».

Катаржина вздохнула, лихорадочно пересмотрела все листочки, но продолжения бабушкиной истории не нашла.

«Она ушла к нему». Лицо Каси было мокрым от слез. Тяжесть, что она испытывала после загадочного исчезновения бабушки, исчезла, словно странички, исписанные мелким почерком, оправдали ее поступок.

Теперь Кася понимала, почему бабушка не избавилась от странной игрушки. Она любила своего Генриха и всегда знала, что рано или поздно протянет ему руку. Уничтожить пряничный домик, все равно, что убить чудо, которое поселилось в нашем мире и связало ниточкой с чужим, волшебным.

«Интересно, а мой суженый — ряженый также годами будет ждать? И ждет ли вообще?» — посмотрев на часы, Кася выскочила из комнаты. Нашла ключи от флигеля и через пару минут стояла перед пряничным домиком. Быстро нацарапала на клочке бумаги записку для родителей, уже понимая, на что решилась. «Люблю. Не ищите. Со мной все хорошо». Выдохнула так, словно собиралась окунуться в ледяную воду.

Медный ключ тускло поблескивал в свете луны, глядевшей в окошко с резными ставнями. Дрожащие пальцы дотронулись до холодного металла.

«Что я творю?»

— Катаржина…

Мужская ладонь в проеме двери раскрылась в приглашающем жесте.

Кася медленно вложила в нее руку.

Конец