Грохот обвалившихся камней… истошный крик и плач ребенка… тишина…

От воспоминаний руки инстинктивно сжались в кулаки. Губы сошлись в волевую линию. Он тряхнул головой, отбрасывая картину прошлого.

«Чушь и вздор! Нет никаких знаков и предостережений. И самих всевышних тоже нет. Это всего лишь груда камней, которая преграждает мне путь к богатству и славе! И мне было бы плевать на решение этих испуганных и суеверных толстяков! Если их страшит кара небесная, пусть трясутся, сколько хотят. Но местные крестьяне слишком податливы в вопросах веры. Они этим жрецам буквально смотрят в рот… а должны смотреть на меня! Должны восхвалять меня! А не выдуманных идолов! И без разрешения этих ряженых святош рабочих сюда не загонишь. Даже под страхом смерти».

Он вновь развернулся к своим спутникам. Руки по-прежнему были сжаты в кулаки. Взгляд синих глаз стал холодным и угрожающим. Жрецы ощущали на своей коже эту угрозу, будто волнами исходившую от своего господина. Но страх и ужас перед знаком богов готов был пересилить все что угодно.

— Вы дадите разрешение на разработку лазуритового рудника, — тоном, не терпящим возражений, молвил господин. Его голос эхом отражался от каменных стен. — И скажете жителям, что боги благословили меня и мои деяния. Что я приведу народ к процветанию и величию.

— Господин, одумайся! — взвизгнул второй жрец.

— Узри же знамение всевышних! — подпрыгнул первый. — Неужели ты не чувствуешь? Хумпан^[3] предостерегает нас! Жар идет от этой стены…

— Хватит! — оборвал их он. Ладонь, сжатая в кулак, рассекла воздух, словно кнут. — Вы дадите мне это проклятое разрешение! Если я тем самым нанесу оскорбление богам — пусть они покарают меня!

— Они покарают каждого, кто решится нарушить священный запрет и проникнуть по ту сторону! — закричал первый служитель богов.

— Кара ляжет на плечи всех нас! — вторил ему другой.

С каждой секундой люди в пещере распалялись все больше. Словно таинственное тепло, исходящее из-под груды камней, влияло на них. Заставляло нервничать и подливало масла в огонь. Куски горной породы играли роль немых слушателей разгоревшегося спора.

— Я всегда был благосклонен к вам! — взревел господин. — Моя щедрость не знала границ! И так вы решили отплатить мне за годы покровительства?!

— Нам покровительствуют лишь боги! — с жаром возразил первый жрец.

— Боги?! Разве боги пожаловали вам жреческий сан?!

— Мы не допустим, чтобы кто-то пошел против воли всевышних! — поддакнул второй.

— Это немыслимо! Ваш разум одурманен суеверным страхом!

— Воля богов определена! — выкрикнули одновременно их служители и, не дожидаясь ответа господина, спешно двинулись к выходу.

— Жалкие трусы! Глупцы! — орал им вслед он. — Остановитесь! Не дайте себе пожалеть о принятом решении!

Но те не слушали. Жрецы спешили покинуть пещеру как можно скорее. Как только они отошли от стены на пару десятков шагов, из их ртов повалил пар. По утрам здесь бывало холодно. И тем сильнее в них крепла уверенность, что нельзя разбирать каменный завал.

— Помоги ему Киририша^[4], он обезумел! — зашептал первый.

— С тех пор, как боги забрали у него сына, он сам не свой, — также шепотом ответил спутник, — горе застилает ему взор.

— Боюсь, не только горе, — сокрушенно покачал головой жрец.

Они торопливо покидали пещеру. Их сердца бились учащенно. И только когда люди вышли на солнечный свет, подставляя лица свежему ветру, они немного успокоились. Не оборачиваясь, жрецы отправились обратно в селение. Скоро их фигуры скрылись меж стволов хвойных деревьев, обступивших вход в грот со всех сторон. Порывы воздуха завывали среди макушек, заставляя ветви раскачиваться в причудливом танце и отбрасывать длинные тени…

Он остался один. Господин слышал, как снаружи завывает ветер. Слышал свое громкое и учащенное дыхание. А взгляд синих глаз, полный ярости, слепо устремлялся в спины жрецам даже тогда, когда те скрылись из виду. Ладони непроизвольно сжимались и разжимались в кулаки. Бледное лицо изуродовала гримаса ярости на пухлых губах.

— Трусливые прихвостни, — процедил он сквозь зубы, — жалкие… трусливые… ничтожные… прихвостни. Как они смеют перечить мне? Неужели я был недостаточно щедр и великодушен? Они решили укусить руку, которая их кормит? Тогда мне придется поступить с ними так, как поступают с бешеными псами! Пусть узнают, что мой праведный гнев не менее безграничен, чем мое великодушие и щедрость!

Высказав яростную тираду в пустоту, он вновь обернулся к завалу. Подошвы кожаных сандалий шаркнули по каменистой земле. Груда валунов продолжала безмолвно наблюдать за ним, источая приятное тепло. Господин провел ладонью по горной породе.

— Я найду решение, — поклялся вслух он, — если не сейчас, так позже. Ведь я умен и прозорлив, не правда ли?

Ответом ему была тишина. Только ветер выл снаружи.

— Правильно, — сам себе ответил господин и отвел руку, — правильно. Я еще вернусь. За богатством, славой и процветанием. Мое чутье никогда не обманывало меня. Не обманывает и сейчас. Я еще вернусь.

Отступив на шаг, он развернулся и спешно направился к выходу. Внутри все клокотало от ярости и нетерпения. Но эти чувства притупляла решимость. Решимость добиться своего во что бы то ни стало.

Груда камней безмолвно смотрела ему вслед. И со стороны могло почудиться, что те выстроились в подобие усмешки…

Часть I. Искушение.

Ты жадностью болен.

Эта мука терзает и гложет.

Если богатством своим не доволен,

Все золото мира тебе не поможет.

Абу аль-Атахия

Глава 1

Цокот копыт по грунтовой дороге гулко разносился в округе. По обе стороны от тракта раскинулись неровные луга, поросшие зеленой травой. Тонкие стебли вяло покачивались под порывами прохладного ветра. Воздух, дувший с севера, был настолько свеж и чист, что не позволял яркому солнцу раскалять его. Немногочисленные «барашки» неторопливо плыли на юг по голубому небосводу, изредка отбрасывая на землю маленькую тень.

Она ехала на серой кобыле, осторожно сжимая поводья в изящной ладони. Длинные темные волосы спадали до лопаток. Тело прикрывало грубое одеяние без рукавов из овечьей шерсти. Солнечные блики красиво играли на коже, покрытой загаром цвета бронзы. Взгляд больших черных глаз, обрамленных пышными ресницами, устремлялся вперед. Туда, где виднелись могучие горы и их белоснежные шапки.

— Впервые видишь Хинду-Кауш^[5], почтенная жрица?

Она обернулась на хриплый голос. Ее спутник, старец с заостренной и