зеркало дрожащего от холода леса — а вот за ногами уже тянется густая молочная пряжа, и луна как будто отвернула свой лик, оставшись тёмной дырой в небе среди звёздной россыпи, и горизонта не стало.

Мюрин не сбавила шага и нырнула в туман — словно в омут, невольно задержав дыхание. Влажные невесомые ладони мазнули по лицу — то ли, слепой, он пытался узнать её, то ли ласково утирал следы сажи со щёк. Туман мерцал перламутром и пах влагой, тяжёлым рябиновым цветом, холодной полынью и терпким вереском. Он был настолько густыми и плотным, что Мюрин не видела своих ног. Не стало деревьев и холмов, травы под ногами и неба над головой, только белёсая кисея вокруг и её искристый, слабый, волшебный свет.

Девушка продолжила бежать, пусть и не видела, куда ступает. Туман тянулся за ней, пробирался под плащ, приглушал звуки, путал чувства и мысли. Чудилось, что он не имеет ни конца ни края, что бежать ей до конца времён, пока не зачахнет Эо Мугна.

Но Мюрин продолжала бежать. Стиснув зубы и подобрав подол, глядя вперёд слепыми от тумана глазами.

Пронзительный вой зазвенел вдруг и совсем близко, словно невидимый волк мчался рядом с девушкой, и в то же мгновение над головой тяжело захлопали сотни пар крыльев. От неожиданности Мюрин дёрнулась, запнулась и, не удержав равновесия, полетела вперёд, в неизвестность.

Она зажмурилась и закрыла руками лицо, готовая к страшному падению в бездонный овраг, но земля оказалась ближе. Беглянка ссадила об утоптанную землю ладони, ушибла локти — и только. Приподнявшись на руках, она огляделась.

Туман исчез столь же незаметно, как появился, и осталась дорога, та самая, которую Мюрин искала. Сложно не узнать Шлиге Куаланн, одну из королевских дорог: хороша, надёжна, удивительно широка — две колесницы разойдутся свободно. Дорога упиралась в луну, которая за минувшее время скатилась совсем низко и казалась сейчас огромной. Мюрин на мгновение замерла в растерянности, пытаясь понять, там ли должно быть ночное светило или нет, но тут же отогнала пустые мысли и торопливо встала.

Однако бежать дальше она не поспешила, вдруг сообразив, что не представляет, в какую сторону ей нужно двигаться. Звёзды над головой вроде бы были те же, привычные с детства, но Мюрин не знала, как могут они указать путь и помочь. Минуту назад знала, а теперь — нет.

«Шутки Самайна», — сообразила девушка.

А потом со стороны луны вновь донёсся переливчатый, резкий волчий вой. Зверь не пел, зверь загонял добычу.

Земля под ногами задрожала от топота копыт, затрепетал воздух от густого звука охотничьих рогов, над дорогой поднялась пыль, занавесив луну, и Мюрин помчалась прочь, не разбирая дороги. Вдруг поднявшийся ветер хлестнул в лицо, швырнул горсть песчинок или мелкой ледяной крупы, рванул за косы. Девушка закрылась рукой, крепче стиснула зубы, упрямо продолжая бежать против ветра.

Конский топот, лай и вой, трубный рёв рогов приближались, накатывали волной, забивали уши и отдавались горечью в груди. Мгновение — и вот уже звуки со всех сторон, и к прежним добавилось улюлюканье и невнятные возгласы всадников, и Мюрин, вновь запнувшись, упала, прокатилась кубарем. Тут же вновь вскочила на ноги…

Боги! Зачем она бежала по дороге? Почему не свернула в лес?..

Мюрин окружили гончие и всадники, и в первый момент она даже испытала облегчение: то оказались не желтоголовые псы. У тех лошади гнедые да бурые, крепкие, коренастые, а тут — тонконогие, высоченные, чёрные как сажа. И псы чёрные, незнакомые, с короткой лоснящейся шерстью, и огромные — с жеребёнка, с острыми мордами и хвостами-плётками.

Собак было не меньше десятка, а всадников в плащах, как будто бы красных, — не разобрать. Гончие окружили добычу и молча скалили блестящие белые зубы, изредка порыкивая. Самый крупный из них, не иначе — вожак, вскинул морду, и по сердцу полоснуло жутким, не собачьим — воистину волчьим воем. Мюрин слышала, умела отличить. И облегчение сменилось волной страха: так ли уж ей повезло встретить эту кавалькаду взамен тех, кого ждала?

— Славная у нас сегодня добыча! — радовались они и смеялись. — Быстрая! Хороша девица!

Тут, повинуясь неслышному приказу, гончие расступились, и загонщики раздались в стороны, давая дорогу одному из всадников, по всему видно — предводителю. Конь его — ослепительно белый, с мерцающей во мраке шкурой, — нервно встряхивал гривой, переступал точёными ногами. И плащ на мужчине был другой, не как на прочих; непроглядно-чёрный, но мерцающий отдельными бликами, словно ночное небо над головой.

Мюрин вскинула взгляд на лицо воина, но в неверном свете немногое удалось различить — кожа светлая, волосы тёмные. Он наклонился ниже, оперся локтем на конскую холку.

— А знаешь ли ты, красавица, что сегодня за ночь? И знаешь ли, что нельзя в такую ночь выходить из дома, а надлежит пировать и праздновать?

В глубоком сильном голосе воина звучала насмешка, а в волосах что-то блеснуло. Словно бы тиара?.. Но нет, почудилось.

Странными были эти всадники и их гончие. Мюрин ясно видела, что перед ней человек, не сид и не фомор, но отчего им самим не сиделось дома в такую ночь?..

Украдкой, под складками плаща, она достала из рукава тонкий нож, не замеченный желтобородыми чужаками. Из огня да в полымя, вот на что походил итог её бегства. Недобрые эти всадники. Странные.

— То мои дела, путник! — От волнения голос прозвучал звонко, но и то хорошо, что не сорвался, не пропал вовсе. — Поезжал бы домой, к жене и детям, да поторапливался, пока разбойники из сида ваш след не нашли…

Слова потонули в громовом мужском хохоте. Даже псы залаяли — звонко, подскуливая, словно тоже смеялись.

— И куда же ты путь держишь, красавица?

— А мы проводим, мало ли кто по дороге встретится! — со смехом поддержал кто-то сзади.

И голос его прозвучал так, что Мюрин не смогла не обернуться. Глубокий, переливчатый, сладкий — яд с мёдом.

Нечеловеческий голос, вот что. И сам говоривший оказался не человеком. Невысокий, со светлыми кудрями и без бороды, он широко улыбался. Почудилось — зубы у него были острые, треугольные, мелкие, словно щучьи. Мюрин невольно отпрянула: прежде сидов вблизи она не видела, пусть и шла теперь к ним.

Она не подумала, что позади, совсем близко, стоит конь первого заговорившего мужчины. И когда сильные руки вдруг схватили её под мышки, дёрнули вверх, девушка не сдержала испуганного вскрика, а после — замаха ножа, который сжимала в ладони.

Глупый это был удар, неловкий, и лишь по случайности мог бы причинить вред, но воин оказался проворен и внимателен. Острое лезвие лишь едва чиркнуло по плечу, вспоров