нас сюда?
— Вы сами себя сюда завели, — трясёт головой старик. — Разве такую дорогу я для тебя готовил, Алонсо? Что же ты наделал, мой мальчик! Когда, где потерял ты себя и свою веру?
Теперь я узнаю его. Опять он!
— Выведи нас отсюда, чёртов старик! — кричит Понч и тоже трясёт своим «Сфинксом». — Я смертельно боюсь высоты!
— А ты, Белли, — переводит старик взгляд на моего спутника. — В кого превратился ты?!
Этот толстый болван стреляет. Пуля дырявит стену где-то за головой старика. Я бью пузана по рукам, опуская ствол вниз. От неожиданности он делает ещё один выстрел. Пуля чмокает пол и, взвизгнув у меня над ухом, улетает убивать снежинки.
— Белли, не будь идиотом! — кричу я. — Ты совсем уже двинулся от страха.
— Откуда этот старый хрыч нас знает?! — шепчет Понч.
Скрип-скрип… скрип-скрип…
Коляска, медленно тронувшись с места, катится нам навстречу.
Тот мосток, на котором мы с Белли балансируем, слишком узок — не более полутора метров в ширину, — чтобы нам удалось разминуться с безумным старцем.
Мне не до болвана Понча. Я прыгаю вперёд, подскакиваю к старику, хватаюсь за поручни коляски и резко, одним движением направляю её к краю коридора — в пропасть.
Понч в этот момент оступается на скользкой дорожке. Я хочу помочь ему, но теряю равновесие, не рассчитав толчок, и делаю невольный шаг вслед за коляской…
Я звал её Суити. Не помню её настоящего имени. Оно было не столь благозвучно и притягательно. А Суити мне нравилось и точно отражало суть. Или мне казалось, что отражало. Во все стороны. Ты помнишь, дружище Белли?.. — Помню, сэр, — кивает Понч. — Я помню Суити. Хорошая была девушка. — Наверняка, — соглашаюсь я. Кажется, я думал вслух… — Ты не помнишь имя женщины, ради которой совершил столько подвигов?! — удивляется старик. — Суити, — повторяю я. — Её звали Суити, отлично помню. Старик сидит в своём кресле-качалке. Его седые лохмы падают на высокий лоб в глубоких бороздах вековых морщин. Дряблая кожа его щёк больше похожа на древний пергамент, с полустёршимися письменами. В разбитое выстрелом окно задувает ветер, залетают крупные снежинки и тают на тощей куриной шее старика, на его волосах и плечах. Он то и дело шевелит немеющими пальцами — этот болван Белли слишком крепко привязал его руки к подлокотникам. — Суити… — дёргает старик головой. — Что за дурацкая кличка! Её звали… Её звали… Он растерянно умолкает и несколько минут сидит, словно окаменев. А из глаз его стекают на впалые щёки две мутные слезы. — Я не помню, — выдыхает он. — Не помню её имени. Не помню! Старческий голос срывается в рыдания. — Эка важность, сэр, — жалеет его Понч. — Велика важность имя! Альдонса её звали, и не надо так расстраиваться по пустякам. Макгвардинг переводит на толстяка взгляд, вспыхнувший радостью, едва ли не счастьем. — Белли! — восклицает он. — Белли! Сынок! — Да ладно, — отмахивается Понч, готовый, кажется, пустить слезу. — Не надо было вам всё это затевать, сэр, — говорю я. — Не надо было затевать?! — глаза старика загораются. — Ты вспомни, как хорошо всё начиналось, Алонсо! Но ты стал моим стыдом, моей безотрадной старостью, моей непреходящей болью. Разве для того даровал я вам жизнь вечную, чтобы вы стали в конце концов вечным моим позором? — Что поделаешь, Майк. Меняются времена, меняются люди. Макгвардинг сокрушённо качает головой. — Алонсо, сын мой, ты ли это говоришь?! — восклицает он. В голосе его мне слышится неподдельный трагизм. — Чадо моё возлюбленное, мой рыцарь, мой добрый ангел, моё второе я… — Не вечно же мне быть вашим вторым я, сэр. Дети вырастают и рано или поздно начинают свою собственную жизнь. — Да, — грустно трясёт головой старик, — увы, это так. Но разве таким должен был ты стать? Меня разбирает зло. — А каким?! — срываюсь я на крик. — Должен?! Я вам ничего не должен! На веки вечные остаться тем идиотом, которого вы из меня сделали?! Получать пинки и затрещины, быть посмешищем в глазах любого встречного?! Чахнуть над каждым грошом и вечно урчать голодным животом, трясясь на полудохлой кляче?! — Алонсо… — пытается что-то вставить старик, но я не слушаю его, я не хочу его слушать. — Быть жалким придурком, не способным просто прийти и взять женщину, которую хочется? Сочинять дурацкие никому не нужные стишки? Иметь единственным спутником вот этого… вот этот мешок с салом? — Сэр, Алонсо!.. — осуждающе произносит Понч. Я не слушаю его. Я достаю револьвер, взвожу курок, утыкаю ствол в подбородок старца. — Казалось бы, чего вам ещё нужно, сэр Майкл Макгвардинг, или как вас там звали?.. — говорю я. — Казалось бы, пора уже успокоиться, дать нам жить так, как живут все, а не по каким-то вашим дурацким правилам… Так нет! Вы застряли в своих полоумных идеях, в своих устарелых представлениях, в своих этих… чёртовых мельницах. — Не поминайте нечистого всуе, сэр Алонсо, — произносит Понч. Он всё ещё дуется на меня — голос его звучит обиженно. — И это… Может быть, отпустим старика? Что взять с сумасшедшего. Пусть себе помрёт спокойно. — Он никогда не умрёт, пока живы мы, — говорю я, понемногу успокаиваясь. — Или мы умрём все вместе, или он умрёт от нашей руки. — Печально это всё, — неодобрительно качает головой Белли. — А ведь он в некотором роде наш отец, сэр Алонсо. — Чем такой отец, уж лучше быть сиротой, — ухмыляюсь я. И нажимаю на спусковой крючок.
Понч оступается на скользкой дорожке. Я хочу помочь ему, но, не рассчитав силу толчка, теряю равновесие и делаю невольный шаг вслед за инвалидной коляской… Её передние колёса зависли над пропастью и беспомощно крутятся, жужжит электромотор. Старик отпрянул, вжался спиной в спинку кресла, его выпученные глаза остекленело уставились в бездну. — Ха-ха! — смеюсь я, из последних сил удерживая коляску. — Что, старина, страшно? Наверно, сидишь и бешено портишь воздух, а? Старик ничего не отвечает. В глазах его смертная тоска и пустота. — Что тебе нужно от нас, старый? — продолжаю я. — Ну чего тебе от нас нужно, а? Чего ты никак не оставишь нас в покое? Казалось бы, ну сделал ты своё дело, испортил двум честным людям жизнь, выставил их на всеобщее посмешище, ну и успокойся на этом. Так не-ет, тебе всё мало, чёртов старик! Ты хочешь, чтобы мы вечно, вечно жили по твоим правилам… А нас ты спросил? Хотим ли мы этого? Электромотор коляски вдруг порывисто и громко гудит — старик до упора выжимает рычажок скорости. От неожиданности я не успеваю среагировать на рывок коляски, отпускаю её и кое-как сохраняю баланс, пытаясь удержаться на краю. Старик летит в бездну. Наклонясь над краем пропасти, я вижу, как из-за пазухи у него вылетают листы исписанной бумаги и, словно
Я звал её Суити. Не помню её настоящего имени. Оно было не столь благозвучно и притягательно. А Суити мне нравилось и точно отражало суть. Или мне казалось, что отражало. Во все стороны. Ты помнишь, дружище Белли?.. — Помню, сэр, — кивает Понч. — Я помню Суити. Хорошая была девушка. — Наверняка, — соглашаюсь я. Кажется, я думал вслух… — Ты не помнишь имя женщины, ради которой совершил столько подвигов?! — удивляется старик. — Суити, — повторяю я. — Её звали Суити, отлично помню. Старик сидит в своём кресле-качалке. Его седые лохмы падают на высокий лоб в глубоких бороздах вековых морщин. Дряблая кожа его щёк больше похожа на древний пергамент, с полустёршимися письменами. В разбитое выстрелом окно задувает ветер, залетают крупные снежинки и тают на тощей куриной шее старика, на его волосах и плечах. Он то и дело шевелит немеющими пальцами — этот болван Белли слишком крепко привязал его руки к подлокотникам. — Суити… — дёргает старик головой. — Что за дурацкая кличка! Её звали… Её звали… Он растерянно умолкает и несколько минут сидит, словно окаменев. А из глаз его стекают на впалые щёки две мутные слезы. — Я не помню, — выдыхает он. — Не помню её имени. Не помню! Старческий голос срывается в рыдания. — Эка важность, сэр, — жалеет его Понч. — Велика важность имя! Альдонса её звали, и не надо так расстраиваться по пустякам. Макгвардинг переводит на толстяка взгляд, вспыхнувший радостью, едва ли не счастьем. — Белли! — восклицает он. — Белли! Сынок! — Да ладно, — отмахивается Понч, готовый, кажется, пустить слезу. — Не надо было вам всё это затевать, сэр, — говорю я. — Не надо было затевать?! — глаза старика загораются. — Ты вспомни, как хорошо всё начиналось, Алонсо! Но ты стал моим стыдом, моей безотрадной старостью, моей непреходящей болью. Разве для того даровал я вам жизнь вечную, чтобы вы стали в конце концов вечным моим позором? — Что поделаешь, Майк. Меняются времена, меняются люди. Макгвардинг сокрушённо качает головой. — Алонсо, сын мой, ты ли это говоришь?! — восклицает он. В голосе его мне слышится неподдельный трагизм. — Чадо моё возлюбленное, мой рыцарь, мой добрый ангел, моё второе я… — Не вечно же мне быть вашим вторым я, сэр. Дети вырастают и рано или поздно начинают свою собственную жизнь. — Да, — грустно трясёт головой старик, — увы, это так. Но разве таким должен был ты стать? Меня разбирает зло. — А каким?! — срываюсь я на крик. — Должен?! Я вам ничего не должен! На веки вечные остаться тем идиотом, которого вы из меня сделали?! Получать пинки и затрещины, быть посмешищем в глазах любого встречного?! Чахнуть над каждым грошом и вечно урчать голодным животом, трясясь на полудохлой кляче?! — Алонсо… — пытается что-то вставить старик, но я не слушаю его, я не хочу его слушать. — Быть жалким придурком, не способным просто прийти и взять женщину, которую хочется? Сочинять дурацкие никому не нужные стишки? Иметь единственным спутником вот этого… вот этот мешок с салом? — Сэр, Алонсо!.. — осуждающе произносит Понч. Я не слушаю его. Я достаю револьвер, взвожу курок, утыкаю ствол в подбородок старца. — Казалось бы, чего вам ещё нужно, сэр Майкл Макгвардинг, или как вас там звали?.. — говорю я. — Казалось бы, пора уже успокоиться, дать нам жить так, как живут все, а не по каким-то вашим дурацким правилам… Так нет! Вы застряли в своих полоумных идеях, в своих устарелых представлениях, в своих этих… чёртовых мельницах. — Не поминайте нечистого всуе, сэр Алонсо, — произносит Понч. Он всё ещё дуется на меня — голос его звучит обиженно. — И это… Может быть, отпустим старика? Что взять с сумасшедшего. Пусть себе помрёт спокойно. — Он никогда не умрёт, пока живы мы, — говорю я, понемногу успокаиваясь. — Или мы умрём все вместе, или он умрёт от нашей руки. — Печально это всё, — неодобрительно качает головой Белли. — А ведь он в некотором роде наш отец, сэр Алонсо. — Чем такой отец, уж лучше быть сиротой, — ухмыляюсь я. И нажимаю на спусковой крючок.
Понч оступается на скользкой дорожке. Я хочу помочь ему, но, не рассчитав силу толчка, теряю равновесие и делаю невольный шаг вслед за инвалидной коляской… Её передние колёса зависли над пропастью и беспомощно крутятся, жужжит электромотор. Старик отпрянул, вжался спиной в спинку кресла, его выпученные глаза остекленело уставились в бездну. — Ха-ха! — смеюсь я, из последних сил удерживая коляску. — Что, старина, страшно? Наверно, сидишь и бешено портишь воздух, а? Старик ничего не отвечает. В глазах его смертная тоска и пустота. — Что тебе нужно от нас, старый? — продолжаю я. — Ну чего тебе от нас нужно, а? Чего ты никак не оставишь нас в покое? Казалось бы, ну сделал ты своё дело, испортил двум честным людям жизнь, выставил их на всеобщее посмешище, ну и успокойся на этом. Так не-ет, тебе всё мало, чёртов старик! Ты хочешь, чтобы мы вечно, вечно жили по твоим правилам… А нас ты спросил? Хотим ли мы этого? Электромотор коляски вдруг порывисто и громко гудит — старик до упора выжимает рычажок скорости. От неожиданности я не успеваю среагировать на рывок коляски, отпускаю её и кое-как сохраняю баланс, пытаясь удержаться на краю. Старик летит в бездну. Наклонясь над краем пропасти, я вижу, как из-за пазухи у него вылетают листы исписанной бумаги и, словно