оставшийся на них снег не залил пол в прихожей.

Повертев конверт в руках, я первым делом прочитал, от кого оно. Отправителем оказалась Лайза. Ох! Как тяжело мне дались эти две короткие строчки на английском. С конвертом пришлось повозиться, местами отрывая бумагу по клочку, и малоформатный листочек письма, с текстом всё так же на английском языке, оказался в моей руке:

«Здравствуй, дорогой Матвей!

В твоём городе, наверное, снежные сугробы. У нас зима выдалась теплее обычного, так что я гуляю по городу в спортивном костюме и всё чаще выбираюсь к океану.

У меня всё хорошо. Центр, над оформлением которого ты трудился, давно работает и стал средоточием деловой жизни. Я продолжаю вносить свой вклад в историю этого города: появились и запущены в работу другие мои объекты. Очень надеюсь, если ты когда-нибудь побываешь здесь снова, то сможешь оценить эти преобразования знакомых тебе улиц и районов.

Желаю тебе счастливого Нового года! Пусть все твои мечты сбываются!

Лайза»

Я перечитал несколько раз и осознал, что вижу почерк Лайзы впервые. Мелкий, убористый. Из конверта на кресло выпало фото. На нём я узнал её квартиру. Лайза почти не изменилась, только плечи округлились и волосы стали длиннее; она сидела в гостиной на мягкой банкетке, в вечернем сине-сливовом платье до пола, с декольте и широкими рукавами. Густые чёрные волосы рассыпались по плечам и груди. На коленях её восседал светловолосый мальчик с голубыми глазами, пухленький такой карапуз, в плюшевом карнавальном костюмчике с крохотными сапожками. На вид ему было года три-четыре, может, чуть больше. Лайза заботливо придерживала малыша руками.

— Матюш, с кем это ты? И откуда вообще эта фотография? Я такую не помню, — раздался над моим левым ухом мамин голос.

Она, оказалось, стояла здесь уже какое-то время и разглядывала фотографию вместе со мной.

— Это не я, мам, — я не сводил глаз со снимка.

— А кто?

— Знакомая с Новым годом поздравила.

Про Лайзу я никому из близких так и не рассказал.

— По учёбе? — уточнила мама.

— Да.

— А письмо, вроде, заграничное?..

— Она давно уехала из России.

— А-а-а… — протянула мама. — Ну мальчик точная копия ты в детстве. Бывает же такое!

Мама зашаркала домашними тапочками и направилась в кухню, а я машинально поддержал беседу:

— Да, мам.

Я не выпускал фото из рук и переводил взгляд то на Лайзу, то на мальчугана. Я видел в нём…

Нет, не черты Лайзы, и не черты её мужа с его выдающимися скулами, квадратным подбородком и приглаженной шевелюрой. Воспроизвести в памяти портрет Дугласа было нетрудно: на фото Лайза сидела возле наряженной ёлки, а за спиной её был камин, на полке которого возвышались громоздкие часы в стеклянном корпусе; в стекле отчётливо отражалась фигура того, кто делал снимок. Не напрягая зрения, я узнал Дугласа с фотоаппаратом в руках. Хоть лица нельзя было разглядеть, я точно ни с кем его не перепутал.

Я видел в мальчике себя, только двадцать лет назад. Ошибаться я не мог, ведь изучил свою детскую внешность досконально: родительская квартира была напичкана моими фотографиями с самого младенческого возраста. Они были повсюду: на полках серванта, висели в рамках на стенах, стояли на журнальном столике. Даже на холодильнике среди магнитиков примостилась моя беззубая физиономия с вихрастой светло-русой чёлкой. У малыша на фото была аккуратно подстриженная, но всё равно лежала неровно.

Перевернув снимок, на обратной стороне я увидел надпись, сделанную тем же почерком: «С моим сыном Мэттом…» Дальше стояла фамилия — Дугласа и Лайзы, а через запятую возраст ребёнка — четыре года семь месяцев.

Неслушающимися руками я сложил письмо и снимок обратно в конверт, с нажимом провёл по нему пальцами, расправляя торчащие обрывки.

Уже из прихожей, обматывая шею шарфом, я крикнул на кухню:

— Я к Андрюхе!

Мама мгновенно выглянула из-за косяка:

— С чего вдруг?

— Они меня с Алёнкой ещё на Новый год к себе звали, но было как-то неудобно. Пойду хоть так, лично, поздравлю.

— Привет им передавай! — голос мамы раздался уже из глубины комнаты. — Гостинцев детям купи!

— Хорошо!

Андрей жил в соседнем микрорайоне, и обычно я ездил к нему на маршрутке, но сейчас захотелось пройтись. Ни сковавший город мороз, ни угроза того, что дворы и дороги плохо расчищены от снега, не останавливали меня. Во внутреннем кармане пальто лежало то самое письмо с фото, содержанием которого мне не терпелось поделиться с другом. Он был единственным, кто знал о нашей истории с Лайзой. Я спешил сообщить ему, что у меня тоже есть сын — сын Лайзы! — поэтому даже не удосужился позвонить и удостовериться, дома ли он.

На полпути, у подземного перехода, я остановился и запрокинул голову. Хлопья медленно опускались на моё лицо, набухая над бровями и верхней губой. Эх!.. Услышать бы его голосок, подержать крохотные ладошки, пробежаться с ним наперегонки по ловящему ступни берегу океана или свежескошенной траве в бабушкином огороде. Под веками защипало и стало мокро. Что это? Снежинки растаяли и просочились в глаза? Я с болью вдохнул носом обжигающий морозный воздух. Прижав воротник пальто плотнее к окоченевшим ушам, я пошагал дальше. Я по-прежнему направлялся к Андрею, только отказался от намерения рассказать ему всё. Если Лайза не сообщала мне столько лет, вряд ли она сделала это сейчас, чтобы я сразу же поделился с кем-то. О письме решил даже не упоминать. Письме, которое не требовало ответа — в нём не было вопросов или просьб, обращённых ко мне.

Да, все эти годы наш с Лайзой ребёнок носил фамилию её мужа, жил в его доме и называл отцом его. Но это был её выбор, моей любимой женщины, который я уважаю и принимаю безоговорочно. Всё-таки она оказалась напористее меня. Это мне не удалось увезти её с собой. Она же каждый день смотрела в мои глаза, причёсывала мои волосы и отвечала улыбкой на мой смех. Она оставила себе меня…