Василий Друзяка Чувство стыда

Вдруг

В жизни Георгия Веничкова случилось событие. Его всепоглощающее желание как-то выделиться исполнилось.

***

Двенадцатое апреля. Семь часов утра.

Георгий пробудился от липкого сна и пятнадцать минут горизонтально боролся со жгучей утренней злобой — лежал и плотно сжимал губы, напрягая желваки — это его выражение лица показывает неустанную мыслительную работу по добыче редких полезных воспоминаний с примесью стыда. Георгию вообще часто бывает стыдно до злобы. Впрочем, человек он добрый, пусть и разочарованный.

Чистка зубов лохматой щеткой, кофе в почерневшей турке и простой омлет — ежеутренний ритуал, выполнение которого обеспечивает уверенность в комфорте и продуктивный настрой. Окончив с лёгким завтраком, он приступил к работе на том же столе с поистасканной клеёнкой, на котором ел. Георгий трудился на сложном поприще газетного корреспондента.

Сегодня нужно отредактировать собранный материал, чтобы вечером показать его выпускающему редактору — строгой женщине, что тратит многоценные полтора часа на завивку своих чёрных жиденьких волосиков и разукрашивание век в цвет океанической синевы. Снова придётся слушать её голос, похожий на звук втыкания ножа в щебень:

«— Сил нет читать ваши памфлеты, Георгий Владимирович. Посмотрите, только герои и свет культуры у нас живут поди, одни Вальтеры и солдаты.

— За что платят, Юлия Александровна.

— Я бы ни за что не платила» — вспомнил Георгий и поерзал на стуле. Сжав пальцами губы, громко замычал — его всегда тревожила работа, связанная со сроками. Стук по батарее от соседей сверху напомнил, что страдать здесь дозволяется тихонько — меру положено знать.

— «Вот сука! Ну, когда я уеду отсюда уже?» — шепотом.

Троекратный стук в дверь.

— Здравствуйте! У вас почтовый ящик отвалился, я квитанцию принёс — улыбнулся с зубами развеселый почтальон, светловолосый и сероглазый, с пушком под носом.

— Спасибо! До свидания! — автоматически параллельно со вздохом процедил Георгий. Но ошарашенный, чуть было не шандарахнул дверью, он с квитанцией, крепко сжатой тремя пальцами, обратился к парню — Подожди…подождите, а вы, молодой человек, разве не стыдитесь перед своей классной руководительницей, что не смогли поступить на физика-ядерщика, на вас же такие большие надежды были?

— Как, откуда вы узнали? — сказал с еще неясным для него удивлением.

— А я и не знаю даже — Георгий стыдливо захлопнул дверь и быстро прижался к ней. Через двадцать секунд посмотрел в глазок — округленная сущность почтальона все еще стояла, бормоча что-то тихое и грустное, затем, медленно отдаляясь, постучали лакированные ботинки — И правда, как?

К обеду Георгий принял случившееся за недоразумение. Он мнил себя человеком угадливым, способным к разного рода случайным, даже мистическим удачам (хотя суеверия и чудеса не признавал, но душком тайны тихонько восторгался). Однажды как-то выиграл у наперсточника двадцать рублей.

К своей работе он относится так же — удачно подобранное слово, словно магическое притягивает внимание, убеждает, и главное — запоминается. Каждую новую свою статью Георгий исследовал на предмет волшебных слов, и каждую новую статью свою считал сильнее предыдущей.

Выровняв стопку листьев тремя ударами о стол, он вздохнул — Пора в редакцию! — Стресс, руки дрожат — ну и пусть.

Ветер заботливо погонял волночки в лужах. Зеленый автобус эти лужи рассредоточил. Согнулись деревья.

В любую погоду Георгий перемещается только пешком, так больше времени обдумать предстоящие разговоры. Размашистые шаги, портфель в правой руке и часы на запястье, коричневая дубленка и самая простая шапка — моду он уважает, но она его не заботит.

***

В скромном холле редакции вызывающе расхаживает местный поэт — Борис Черняев.

— Пам-пам…парарам, пам, пам, пам-пам… О, Гришка, здравствуй! — Худой, привлекательный с вытянутым лицом и слегка высокомерным взглядом серых глаз.

— Здравствуй, Борис! — Георгий его не любит. Как он объясняет себе — дело в его безвкусной поэзии, этакой мешанины из трех-четырех приёмов с прогорклой заводской дымкой. Вкус к стихам у Георгия конкретный, очень нравятся ему наитончайшие смыслы природы в стихах Аполлона Майкова, а иногда разрешает себе насладиться строчками из Якова Полонского — «Всем пылом сердца своего любя, он маски не выносит и покупного ничего в замену счастия не просит» — рука тянется к щеке, а глаза ищут задумчивую даль. А еще Борис подтрунивает над Георгием при встрече, мельком хихикая подростковым голоском с собственных шуточек.

— К Юлии Александровне? — ухмыльнулась счастливая бестолочь.

— Конечно, — «Тружусь во славу слова» — чуть не рискнул получить гаденькую кривую улыбочку, но успел умолчать, заменив затык на незавершенность — кхм-кхм.

— Рабо-о-ты свои принес, хе-хе. — с удовольствием протянул — Без тебя читающие массы не читали бы — подтвердил сказанное почтительным кивком.

— Угу. — он не любит словесные дуэли, неизвестные победы в них приходят слишком поздно.

— Молчаливый — умный значит. — Борис подошел отрепетированным шагом (когда кажется, что шаги в одну линию) и потрепал Георгия за плечо — Хороший ты малый, только там никого.

— Я не малый. — откинул руку и пошел засутулившись — Сам проверю.

— Конечно проверь, хе-хе. — глаза вдруг с прищуром, губы похабной дугой.

— Боря, а ведь ты стыдишься своих стихов. Ты им не веришь, они фальшивые, все твои попытки пережить — это дешевое подражание — как сам ты часто думаешь, а эти: «рыло», «девка», а это пресловутое «впопыхах». Ты сам, сам бьешь себя по щекам за стихи, рожденные из знания слов, а не из чувства. — резко в горячке закончил Георгий. С ожиданием, с трясущимися ногами, он посмотрел в глаза поэту.

— Что ты такое говоришь? — с серьезнейшим лицом прошептал Борис — тебе…не нравятся мои стихи?

— Тебе не нравятся твои стихи, ты соблазнен похвалами.

Борис Черняев смиренно снял с вешалки черное изысканное пальто, перекинул его через плечо и ушел. Георгий шепотом поразился — это было волшебство?

Раздался железный шелест ключей.

— Эй, Григорий Владимирович! — с лестницы выскользнула Елизавета Павловна, пышнобокая девица тридцати двух лет с рыжим каре.

— Я Георгий — хмурый от растерянности, колени еще дергаются.

— Простите, пожалуйста, я с вами мало работала — вся протараторила и замигала — Юлия Александровна уехала до вечера, поэтому работы собираю я.

— Ну, держите — сказано с таким замедлением, что можно бы принять за