замолит.
Кто же с этим поспорит?
— Оротай, Оротай, Оротаюшка, пошто пашешь от края до краюшка нашу Русь такую раздольную? Ты мужицкую душу привольную не паши, Оротай, не распахивай, ты сохою своей не размахивай, дай пожить нам пока что на воле, погулять на конях в чистом поле!
Вздохнул Оротаюшка тяжко, пот холодный утёр бедняжка и кивает башкою аршинной: — Ах, богатырь былинный, пока ты на коне катаешься, шляешься да прохлаждаешься, плачет земля, загибается, без мужика задыхается! — и дальше пошёл пахать от края до края Русь-мать.
Богатырь былинный задумался: — Землю нужно пахать, но не думал я, что от края до края надо её испохабить. — Ах ты, пахарь похабник! — и пошёл мечом на Оротая. Осталась лишь горка крутая от нашего Оротаюшки.
Так пахать или не пахать: как вы считаете?
Соловей, Соловей, ты не пой, ты не пей больше положенного, ты не делай нашу жизнь, без того сложную, ещё хуже, ещё сложнее, не свисти над головой, бери левее.
Вот поедет на тебя Илья Муромец да зарубит он тебя, яко курицу, привезёт до нас он твою голову и отдаст на съедение злому борову!
Слушал, слушал Соловей да ухмылялся, как народец глупый бахвалялся! Посидел, подумал да как дунет, свистнет, крикнет, ноздрища раздует и сметёт полсвета — полдеревни!
Сдует мужиков, те скажут: «Верно, верим, Соловей, тебе разбойник, (и когда ты будешь уж покойник?) ты у нас на свете самый мощный! А мы чё, мы хилы, яки тощи.»
Но на этом сказка не кончалась. Туча над деревней собиралась, туча грозная, похожа на Илюшу. Муромец нагрянул грома пуще: — Где разбойник Соловей?
А народ ему: «Не пей больше положенного, жизнь у нас тут без тебя довольно сложная. Ты, Илюшенька, на свете самый мощный! А мы чё, мы хилы, яки тощи, нас сживает со свету Соловушка. Защити, буйна твоя головушка!»
И поехал Муромец Илья прямо на свистуна Соловья. Как доехал, так кричит (тот на дубище храпит): — Эй разбойничек, проказник да Соловушка, мне нужна твоя буйна головушка!
Выходил из леса Соловей, говорил: «Хошь бей, а хошь не бей!» — сам ноздрищи как раздует, крикнет, свистнет, ветром дунет! И полетели дворы по задворкам, покатились мужики за дальню горку.
Устоял один Илюша Муромец, лишь одёжу унесло, но он не курица, меч в руках, идёт на разбойника (ветер дуй на срамота). А мы покойника ждём, сидим под горкой, поджидаем и удары богатырские считаем: раз удар, два удар, три удар… У Ильи, несомненно, есть дар!
Ох, устали мы сидеть под этой горкой. Вдруг выходят мужики вслед за Егоркой. Что же видят? Сами не поймут: на полянке Соловей и Илья пьют.
Пьют не воду, не живую и жуют не ананас, а пьют горькую, родную, поминают плохо нас: — Мужики, мужики, мужичочки, тощие, худые дурачочки, ни ума, ни мяса на костях!
Ну мы взяли вилы и на «ах»: ни Ильи, ни Соловья не оставили, так обоих по реке Оби и сплавили.
Вот как было то на самом деле, и не слушайте, что вам другие пели. Гой еси, гой еси, ходят слухи по Руси.
На метелицу сердце не стелется: на тёмны леса, на белы волоса да на грусть, печаль.
— Ты меня не встречай! Кому борозда бороздится, кому пшеница родится, а я на пределе терпения: нет силе моей применения, нет супротивничка рьяного, поединщика нет буяного удалому молодцу, не ходившему к венцу!
Век на век, день на день. — Бередень, бередень, бередень, — карчет с ветки ворона. — Она долдонит, надо мной надсмехается. Или чёрт чумной изгаляется?
Ай ты, старый мужик Будимирович, ну дурень же ты, гриб корзинович! Ты б не шлялся по лесу без совести, глянь, колтуном уже волосы.
Коль на Руси тишь да гладь, надо дома сидеть и ворон считать: раз ворона, два ворона, три ворона. А до коня вороного как дотронешься, так умом, богатырь, ты и тронешься.
Не пугалась бы ты, Русь, добра молодца, добра молодца Добрыни Никитича: хоть и грозен взгляд, хоть и ус в вине, ай и посеку то, что не по мне, но за плутов князей я не прятался и на бабской доле не сватался, да словами не грешил, а на ворога спешил!
Эх, Россия-мать, — песни ей бы слагать. Два раза не умирать, а один раз помру так помру, слава вечная мне к лицу! Слава вечная, человечная, не во каменных плитах отлита, а в сердцах смутным чувством разлита: не ври, не воруй, враг пришёл — так воюй!
— Что вы смотрите, други-недруги, чего душу мою мозолите, рты раззявили непотребные, пошто коней своих холите? Одевайтися, собирайтися, поехали-те силушкою мериться, боевым духом обмениваться, челами биться, помирать ни про что!
— Да за что ты, Соловей Будимирович, над нами так изгаляешься, от силушки своей маешься! Зачем умирать нам зазря, али сила тёмна пришла?
— Да нет, не пришла. Просто негоже воинам по пирам сидеть, силу молодецкую пропивати. Надо б в поле чистое лететь, удаль молодецкую тренировати!
Приужахнулись мужики, притихли, что было в прошлый раз вспоминают: Соловей Будимирович погубил десять тысяч ребят, вот чёрт окаянный!
— Ой не мозоль мне душу, земля-мать, я хочу да требу воевать! Токо где найти ту «рать на рать», если все пьют горькую сидят?
— Будимирович да наш ты Соловей, ты присядь, поешь, попей: пир почёстный идёт!
Эх дурной мужичий род, Соловей присядет да поест, попьёт, захмелеет, а захмелев, осмелеет да без боя и поножовщины передавит, перемнёт весь великий Новгород!
А мы хвалу ему споем, так как в Житомире живём.
— Наш воевода самый красивый! — А народ говорит, спесивый. — Нашему воеводе ничего не страшно, татара потоптал: тьма! — Ага, и бабы ваши от него без ума.
— У Илюшеньки-воеводушки руки аршинные. — И как колодушки, ножки не длинные. — Коренаст, не спорим, зато плечист. — И языком доволен, уж больно речист!
За что богатырь Оротая зарубил
— Оротай, Оротай, Оротаюшка, пошто пашешь от края до краюшка нашу Русь такую раздольную? Ты мужицкую душу привольную не паши, Оротай, не распахивай, ты сохою своей не размахивай, дай пожить нам пока что на воле, погулять на конях в чистом поле!
Вздохнул Оротаюшка тяжко, пот холодный утёр бедняжка и кивает башкою аршинной: — Ах, богатырь былинный, пока ты на коне катаешься, шляешься да прохлаждаешься, плачет земля, загибается, без мужика задыхается! — и дальше пошёл пахать от края до края Русь-мать.
Богатырь былинный задумался: — Землю нужно пахать, но не думал я, что от края до края надо её испохабить. — Ах ты, пахарь похабник! — и пошёл мечом на Оротая. Осталась лишь горка крутая от нашего Оротаюшки.
Так пахать или не пахать: как вы считаете?
Как народ вилами заколол Илью Муромца и Соловья разбойника
Соловей, Соловей, ты не пой, ты не пей больше положенного, ты не делай нашу жизнь, без того сложную, ещё хуже, ещё сложнее, не свисти над головой, бери левее.
Вот поедет на тебя Илья Муромец да зарубит он тебя, яко курицу, привезёт до нас он твою голову и отдаст на съедение злому борову!
Слушал, слушал Соловей да ухмылялся, как народец глупый бахвалялся! Посидел, подумал да как дунет, свистнет, крикнет, ноздрища раздует и сметёт полсвета — полдеревни!
Сдует мужиков, те скажут: «Верно, верим, Соловей, тебе разбойник, (и когда ты будешь уж покойник?) ты у нас на свете самый мощный! А мы чё, мы хилы, яки тощи.»
Но на этом сказка не кончалась. Туча над деревней собиралась, туча грозная, похожа на Илюшу. Муромец нагрянул грома пуще: — Где разбойник Соловей?
А народ ему: «Не пей больше положенного, жизнь у нас тут без тебя довольно сложная. Ты, Илюшенька, на свете самый мощный! А мы чё, мы хилы, яки тощи, нас сживает со свету Соловушка. Защити, буйна твоя головушка!»
И поехал Муромец Илья прямо на свистуна Соловья. Как доехал, так кричит (тот на дубище храпит): — Эй разбойничек, проказник да Соловушка, мне нужна твоя буйна головушка!
Выходил из леса Соловей, говорил: «Хошь бей, а хошь не бей!» — сам ноздрищи как раздует, крикнет, свистнет, ветром дунет! И полетели дворы по задворкам, покатились мужики за дальню горку.
Устоял один Илюша Муромец, лишь одёжу унесло, но он не курица, меч в руках, идёт на разбойника (ветер дуй на срамота). А мы покойника ждём, сидим под горкой, поджидаем и удары богатырские считаем: раз удар, два удар, три удар… У Ильи, несомненно, есть дар!
Ох, устали мы сидеть под этой горкой. Вдруг выходят мужики вслед за Егоркой. Что же видят? Сами не поймут: на полянке Соловей и Илья пьют.
Пьют не воду, не живую и жуют не ананас, а пьют горькую, родную, поминают плохо нас: — Мужики, мужики, мужичочки, тощие, худые дурачочки, ни ума, ни мяса на костях!
Ну мы взяли вилы и на «ах»: ни Ильи, ни Соловья не оставили, так обоих по реке Оби и сплавили.
Вот как было то на самом деле, и не слушайте, что вам другие пели. Гой еси, гой еси, ходят слухи по Руси.
Сердце на метелицу
На метелицу сердце не стелется: на тёмны леса, на белы волоса да на грусть, печаль.
— Ты меня не встречай! Кому борозда бороздится, кому пшеница родится, а я на пределе терпения: нет силе моей применения, нет супротивничка рьяного, поединщика нет буяного удалому молодцу, не ходившему к венцу!
Век на век, день на день. — Бередень, бередень, бередень, — карчет с ветки ворона. — Она долдонит, надо мной надсмехается. Или чёрт чумной изгаляется?
Ай ты, старый мужик Будимирович, ну дурень же ты, гриб корзинович! Ты б не шлялся по лесу без совести, глянь, колтуном уже волосы.
Коль на Руси тишь да гладь, надо дома сидеть и ворон считать: раз ворона, два ворона, три ворона. А до коня вороного как дотронешься, так умом, богатырь, ты и тронешься.
Песнь Добрыни Никитича
Не пугалась бы ты, Русь, добра молодца, добра молодца Добрыни Никитича: хоть и грозен взгляд, хоть и ус в вине, ай и посеку то, что не по мне, но за плутов князей я не прятался и на бабской доле не сватался, да словами не грешил, а на ворога спешил!
Эх, Россия-мать, — песни ей бы слагать. Два раза не умирать, а один раз помру так помру, слава вечная мне к лицу! Слава вечная, человечная, не во каменных плитах отлита, а в сердцах смутным чувством разлита: не ври, не воруй, враг пришёл — так воюй!
Подвиги Соловья Будимировича
— Что вы смотрите, други-недруги, чего душу мою мозолите, рты раззявили непотребные, пошто коней своих холите? Одевайтися, собирайтися, поехали-те силушкою мериться, боевым духом обмениваться, челами биться, помирать ни про что!
— Да за что ты, Соловей Будимирович, над нами так изгаляешься, от силушки своей маешься! Зачем умирать нам зазря, али сила тёмна пришла?
— Да нет, не пришла. Просто негоже воинам по пирам сидеть, силу молодецкую пропивати. Надо б в поле чистое лететь, удаль молодецкую тренировати!
Приужахнулись мужики, притихли, что было в прошлый раз вспоминают: Соловей Будимирович погубил десять тысяч ребят, вот чёрт окаянный!
— Ой не мозоль мне душу, земля-мать, я хочу да требу воевать! Токо где найти ту «рать на рать», если все пьют горькую сидят?
— Будимирович да наш ты Соловей, ты присядь, поешь, попей: пир почёстный идёт!
Эх дурной мужичий род, Соловей присядет да поест, попьёт, захмелеет, а захмелев, осмелеет да без боя и поножовщины передавит, перемнёт весь великий Новгород!
А мы хвалу ему споем, так как в Житомире живём.
Наш воевода
— Наш воевода самый красивый! — А народ говорит, спесивый. — Нашему воеводе ничего не страшно, татара потоптал: тьма! — Ага, и бабы ваши от него без ума.
— У Илюшеньки-воеводушки руки аршинные. — И как колодушки, ножки не длинные. — Коренаст, не спорим, зато плечист. — И языком доволен, уж больно речист!