безликий…

Весь будущий вечер я вместе с котом пролежал на узком неразложенном диване в лихорадке. Даже старый халат не мог разогнать дрожь в моём теле, которая тысячами маленьких и бойких кулачков билась внутри меня. Отметина искала место там, где ей удобней всего будет за мной присматривать следующие полгода, пока её вновь не обновят, вкалывая в руку новую дозу. Теперь без неё я никто. А я для неё — всё. Сделав несколько усилий, я достал из рыжего комода толстый альбом с фотографиями. Незатейливый нарисованный букет цветов украшал его обложку. А внутри… внутри мой мир в осколках. Спешно кладу его туда… в тёмное место, в угол моей души, где прячется на корточках Человек. Он измождён, он устал. В нём больше нет страха. Только лишь смирение и боль — тупая, сверлючая. Она сдавливает грудь и щемится в глаза, вызывая солёные слёзы. Он в тюрьме — тёмной и сырой. И понимает, что в этом мире ничто не поможет ему из неё выбраться. Это ад, с которым можно покончить в любую минуту. Стоит быть лишь готовым и осознать, что ты всего лишь бактерия Ставринского, которая возомнила себя Человеком.

***

Ранним утром выпало ещё больше снега, но он был ненастоящим. Совсем скоро он вновь растает и превратится в грязь, которая забрызгает проезжающие мимо машины, за рулём которых сидят люди-собаки. Они превращаются в них, как только переступают порог своей железной будки. Иногда это сенбернары, которые облаивают друг друга по делу и без дела. А бывает и шустрая чихуахуа ссорится с коротконогим шпицем, которого незаслуженно «подрезали» на дороге или не уступили место на парковке. Пород очень много. Их и не сосчитать. В отличие от настоящих собак, все они знают себе цену или, по крайней мере, делают вид. Я же ощущал себя бродячей дворнягой, которая после тяжёлой болезненной ночи пахла котом. В руках были пакеты с зелёными тетрадями полулицых. В них были торопливые и нервные почерки с рисунками на полях в виде цветочков, ромбов или грустных лиц людей. Лишь некоторые из них были образцовыми и писались по шаблону. Они были для меня, для оценки, а в тех, неуклюжих и потрёпанных, вырывалась наружу свобода выбора и неправильность, честность и простодушие. Всё то, что ещё осталось у полулицых и отнято у безликих.

Сажусь в такси, а там сидит тучная бритая голова. Пока не могу понять, что это за порода такая. Чувствую, как из-за затылка хотят прорваться слова, много слов, но хозяин машины ещё не знает, с чего начать и надо ли…

— Что-то вы сегодня грустные… Что-то случилось? — наконец сказал мне водитель, как будто отвозит меня на работу каждый день.

— Да… ничего… просто серьёзный, — вытер я платком испарину со лба от оставшейся ночной температуры. — Шучу. Просто плохо перенёс отметину, — решил быть честным я.

— Это да. К вечеру должно пройти. Реакция организма на чужеродное тело, — объяснил он мне, будто я и сам не знал об этом.

— Да… лишь бы помогло… — продолжил я.

— Поможет. Я врач, детский нейрохирург, поэтому знаю точно, — чуть ли не подмигивал мне затылок.

— А почему врач водит такси? Подрабатываете?

— Если бы… Пытаюсь заработать на съёмную квартиру. Мы с сыном приехали в ваш город, а остановились в хостеле. Говорят, ваш город самый лучший. Вот и выбрали его, — бодро отвечал он.

— А сынок маленький?

— Три годика.

— А с кем же он сейчас остался, пока вы таксуете?

— Хозяйка хостела пока присматривает за ним. Она же мне машину и дала, чтобы я смог хоть какие-то деньги заработать на первое время.

Спустя несколько минут он добавил:

— Мой дом взорвали… Жена, годовалая доченька, родители — все умерли. Только Дениска один остался у меня. В гараже играл, когда взрыв был. Это его и спасло.

— А сами где были?

— Солдатов спасал раненых на дежурстве. А тем временем моих…

Пытаюсь найти глаза отца в зеркале машины, но безуспешно. Лишь дрожь в голосе выдаёт боль. Осознал ли он потерю, принял ли её… думаю — нет.

— Как же вы теперь… — смог лишь выдавить я из себя.

— Пытаюсь держаться ради сына… Нашёл работу врачом.

— Это хорошо, что ещё есть ради кого жить, а то и незачем было бы.

Сегодня это была не железная будка, а исповедальня. А я был в роли священника, который даже ничем не смог помочь, потому что это невозможно. Либо ты продолжаешь свою «человекобактерскую жизнь», либо уходишь вслед за ними. Так я подумал, закрывая дверь автомобиля.

После разговора с водителем я часто стал обращать внимание на тех, кто с достоинством носит в себе вселенскую любовь к Родине и Отечеству. Они с гордостью надевают на себя купленную в магазине военную форму, натянутую на неспортивную фигуру. А на ногах скрипят ещё не ношеные в бою чёрные берцы. Я им искренне завидовал и с сожалением понимал, что мне никогда не стать ими. Даже перечитанная мной военная литература не помогла мне в этом, как бы я ни старался. А трёхцветные знаки с острыми линиями, развешенные на «железных будках» и окнах зданий, не смогли разбудить во мне древнего воина. Должен же кто-то разбавить общество безликих пятидесяти-шестидесятилетних женщин, перебегающих дорогу в неположенном месте, да и моё тело уже смирилось с отметиной. Не зря же на меня потратили уникальный биоматериал, чтобы он так нецеломудренно пропадал. Да и полулицые уже привыкли ко мне. Вряд ли кто-то другой из безликих сможет расшифровать их почерк. Смотрю на них. Идут, как стайка птиц, сбитых в кучку. А за ними ползёт дым, который они выпускают поочерёдно из-под чёрных капюшонов. Он молча рассеивается на морозе и ложится на усыпанные снежинками куртки прохожих. Иногда вырывается в затуманенное от холода небо.

Когда-то давно у полулицых были вместо чёлок глаза — большие, распахнутые. В детстве мы смотрели в небо, катаясь на железных скрипучих качелях с облупившейся краской, и мечтали летать. Раньше мне часто снились сны, будто я взлетаю, усиленно размахивая детскими ручонками. Вначале я кружил над своим домом, а потом порхал над соседскими улочками. Бывало, земля так сильно притягивала меня вниз, что я опускался, но спустя несколько минут вновь набирал обороты и продолжал свой полёт. Помню, как возле детского сада стояла самая высокая ель, и я искренне верил, что если подняться на самую вершину, то я коснусь кончиками пальцев краешка голубого неба.

Сегодня мне лишь снится, как я срываюсь с высокой скалы, цепляясь изодранными пальцами за камни, которые расшатываются от моего веса и падают вместе со мной вниз, на землю. Туда, где ползают люди, держа в тонких щупальцах электронные бумажки и оружие.

***

Захожу на пятничное собрание. Обычно оно проходит в одном из самых больших кабинетов с трибуной, где вход