при такой популярности купался в деньгах, но поэт честно выплачивал многочисленные алименты и потому вечно был на мели.

– Нет, ты видел?! – всхлипывая, спросил он. – Я его, как друга, привел в порядочное общество, а он!..

– Это он на меня разозлился.

– Да?! Почему?

– К Кире приставал… Пришлось объяснить, что порядочные люди так не поступают.

– Вот же свинья…

– Воспой эту свинью в стихах, – посоветовал художник. – Даже рифму могу подкинуть.

– Да? Какую? – заинтересовался Щербатов, и слезы его просохли.

– Парамон – анемон…

– Хм… Надо попробовать.

Поэт тут же вскочил и принялся бродить по мастерской, натыкаясь на танцующих и что-то громко бормоча под нос. До Иволгина долетали лишь обрывки фраз: «Тщедушен, словно анемон… Цветок, засохший средь страниц… Приятель скверный Парамон…» Художник отогнул штору и посмотрел в окно. Мастерская его занимала чердак бывшего доходного дома в старой части города, а окна выходили на набережную Зеркального канала. Стояло сырое, комариное лето, столь обычное для Ветрограда. В тусклом, бугристом глянце воды качались зеленые пятнышки ряски. Волнистые от старости стекла высоких окон попеременно ловили то хмурое небо, то блики, отбрасываемые лезвием канала в шершавых гранитных ножнах.

Иволгин вспомнил предупреждение Антропова. Деваться некуда. До следующего понедельника он кровь из носу должен найти свою Золушку. И без того уже нарушил все мыслимые сроки… Вот только где ее найдешь? Платье, прическу, интерьер – все это Иволгин уже придумал и нарисовал множество раз, но ни лица, ни рук не «видел». Он докатился даже до того, что искал ее на фотографиях из интернета, сам понимая всю бессмысленность этой затеи. Ведь только профанам кажется, что фотография бесстрастно запечатлевает действительность. На самом деле тот, кто ее делает, пусть неосознанно, но привносит свое видение объекта съемки. Настоящий художник никогда не станет рисовать с чужого изображения. А Иволгин очень надеялся, что он – настоящий…

Была и другая сложность. Если бы Иволгин рисовал Золушку просто для души, он бы никуда не спешил и мог потратить на поиски одного-единственного и неповторимого прототипа хоть всю жизнь, но заказчики так долго ждать не будут. Как всякий коммерческий художник, Иволгин мог бы не городить огород. Все равно никто, кроме него самого, не поймет разницы между тем образом, который смутно рисовался ему, и конечным результатом. Тот же Стрепетов не стал бы мучиться, изобразил бы нечто гламурное, с капелькой целомудренной наивности и долей здорового эротизма в позе, повороте головы, взгляде и жесте. Такую Золушку Иволгин мог бы нарисовать играючи, но не хотел. Нашла коса на камень. Пожалуй, впервые в своей творческой жизни он решил даже в заказной работе остаться самим собою.

– Здорово ты его вышвырнул!

Художник вздрогнул от неожиданности. Он и не заметил, когда к нему подсела Илона.

Красавицы любят окружать себя менее яркими подругами. Кира Тосканская не составляла исключения. И потому была неразлучна с Илоной Прохоровой. Расставались они редко. Даже на заграничные курорты летали вместе. Кира делилась с подругой всеми своими секретами и переживаниями. Илона же не только надежно хранила ее тайны, но и выполняла множество поручений. Иволгин подозревал, что эта скромная маленькая брюнетка тайно в него влюблена, и порой сожалел, что не может ответить ей взаимностью. Да, красоткой ее назвать нельзя, но она неглупа, преданна и совершенно некапризна. И потому сейчас художник обрадовался, что Илона к нему подошла. Рядом с нею он не чувствовал себя одиноким. И давно уже решил, что как бы дальше ни сложилась его судьба, он не будет против, если эта девушка останется среди немногих его друзей.

– Только напрасно человека обидел, – отмахнулся Иволгин. – Поэту из-за меня досталось…

Брюнетка надула губки и пробормотала:

– Так ему и надо, слюнявому…

Художник горестно усмехнулся.

Щербатову не везло с женщинами, несмотря на то что к сорока семи годам он был женат семь или даже восемь раз. Пятеро детей называли его папой, и четверо из них были несовершеннолетними. Жены поэта предпочитали оставаться матерями-одиночками, лишь бы не жить с ним под одной крышей. После каждого развода Щербатов оставлял очередной бывшей все, что успел нажить и заработать, опять превращаясь в бездомного скитальца, живущего из милости друзей. У Иволгина в мастерской поэт ютился месяцами. Художник им не тяготился. При всей своей бесталанности и бесчисленных недостатках Щербатов обладал на редкость тонким вкусом в искусстве. Его суждения о работах Иволгина всегда были остроумны и попадали в самую суть. Когда же поэта снова уносило в сияющие дали очередной влюбленности и он покидал свой закуток под лестницей в мастерской, художник начинал по нему скучать.

Похоже, что сейчас тяжеловесный корабль жизни поэта, с трудом влекомый капризными ветрами его прихотливой судьбы, сносило в очередную тихую гавань. Иволгин был одновременно рад за него и сочувствовал грядущему неизбежному разочарованию друга. Музыка смолкла. Бледные и вялые, словно призраки, гости принялись покидать вечеринку, прощаясь с хозяином и растворяясь в тусклом мареве утра. Огромный город со всеми своими дворцами, проспектами, площадями, улицами, каналами, реками, садами, потоками пешеходов и машин, колокольным перезвоном, золотыми ангелами на шпилях, куполами соборов, морем железных крыш, тучами голубей, пронизывающим морским ветром, величественным прошлым и сокрытым в тумане неизвестности будущим поглощал уходящих без всплеска.

– Вот, послушай… – пробормотал Щербатов, возвращаясь к дивану.

Не одобрявшей поэта Илоны поблизости уже не было, и потому он, не стесняясь, принялся глухим, надтреснутым голосом декламировать:

Переведя дух, он осведомился:

– Ну как тебе?

– Хорошая эпиграмма, – сдержанно похвалил художник.

– Правда?! – обрадовался поэт.

– Конечно, правда…

– Спасибо тебе! – со слезой в голосе откликнулся Щербатов. – Я тоже пойду, ладно?

– Тебе такси вызвать?

– Не надо! – отмахнулся тот. – Здесь недалеко… Через канал…

– Женщина?

– Ну да… – смутился поэт, и глаза его наполнились ослепляющим блеском