пришлось отключить шестой двигатель из-за перегрева и разбито остекление в салоне номер один. Пострадали два человека — ранение и зацепило лицо осколками…
Серебров поспел, что называется к шапочному разбору: к его подходу небо перечертил черный спиральный хвост за сбитым «уиндспаутом», а оставшийся «торнадо» бросился наутек, выпустив шасси и белую ракету.
— Надо бы сбить ублюдка… Как только выйдем из-под глушилок я передам координаты немцам, чтобы навели на них штурмовики
— Он сдался, Дог-4. Правила есть правила.
— Я Чарли-4. Знаете, о чем я жалею? Что у нас нет ракетометов, чтобы потопить их цеппелин. Хотя мы все еще можем его раздеть и устроить им веселую недельку дрейфа по ветру.
— Я Альфа-4. После таких потерь они все равно не скоро смогут заняться делом. У меня на исходе патроны и к тому же нам за это не заплатят.
— Тогда собираемся на цеппелины и продолжаем начатое. У кого какой остаток топлива?
Двигатель, чихнув последний раз, затих. Лопасти качнулись и встали. Он отодвинул назад фонарь, встал в кабине и выпрямился, морщась — затекла спина. Самолет, вокруг которого засуетились механики, распространял в безветренном воздухе запахи раскаленного металла, выхлопа, бензина и неповторимый шлейф сгоревшего пороха изо всех шести стволов. Ему помогли выбраться, приняли парашют, получили подписи и Серебров, одной рукой стаскивая с головы шлем, а другой — ковыряясь в застежках жилета, вошел в раздвинутые створки ворот ангара А-18 на Ходынке.
Его уже ждали.
— Эээ, нет. Нет, мисс. Просто — нет. Душ, несколько часов сна. Потом — все что угодно. Интервью, укрощение тигров и даже перелет с вами через Гималаи. Но пока — нет.