капкан, добычу,

И беспощадно стану голод свой в экстазе утолять.

И разлетятся в стороны по всей кровати гордой птицы перья,

Когда твоё трепещущее тело я с аппетитом буду «жрать».

— А ты не такой уж и тихоня! — удивлённо и с некоторой опаской призналась Царица, прочитав свежее творение поэта. — Я и не думала, что под маской романтичного и скромного поэта может скрываться самый обыкновенный «КОБЕЛЬ». Или ты ОБОРОТЕНЬ, днём пишущий о чистой и светлой любви, а ночью о грязном сексе? Признаюсь, стих хорош! Но в нём прославил ты не меня, а себя. Смотри сам: ТЫ — хитрый, хищный, страшный, свирепый и голодный ВОЛК. А я — всего лишь какая-то зажравшаяся, самолюбивая, тупая «КУРИЦА»? В общем, в этот раз, ты награду не получишь. Но и язык я укорачивать тебе за твой хороший стих не стану. Иди и перепиши его так, чтобы я была коварной ВОЛЧИЦЕЙ, а ты — глупым ПЕТУШКОМ! — приказала Царица и обиженно отвернулась от поэта, встав к нему спиной, таким образом, чтобы ему была хорошо видна под полупрозрачным платьем её соблазнительная фигура: осиная талия, красивые стройные ножки и упругая попка.

Поэт тяжело вздохнул, мысленно шлёпнул Царицу по аппетитной заднице и, подобрав вытекшие от увиденного слюнки, отправился восвояси.

Критика Царицы, как вылитый на поэта ушат холодной воды, остудила его страстный пыл и отбила всё желание к сочинительству. Отложив в сторону перо и бумагу, он поставил перед собой на стол жареного гуся с кувшином хмельного вина и «ушёл» на пару дней в запой.

Через два дня, не дождавшись стихов, хитрая Царица не стала гневаться и отбирать у поэта «бутылку», а, наоборот, приказала донести к столу горячие закуски, пару литров терпкого французского вина и полностью украсить комнату поэта большими картинами с собственным изображением.

Придворный художник и лучший в округе портретист за эти пару дней умудрились написать, поистине, необычайные шедевры. С огромных картин в полный рост на поэта смотрели одновременно несколько Цариц. Одна стояла в откровенной позе, кокетливо отклячив попку вверх. Другая, гордо восседала на троне, широко раскинув ноги в разные стороны, короной прикрывая свой оголённый стыд. Ещё одна Царица с такой преданностью и любовью смотрела на поэта, что в её глазах блестели слёзы абсолютного счастья. Со стен, напротив, у окна, смотрели также на поэта и скачущая на коне верхом отважная и смелая Царица, разящая противника стальным мечом, и скромная невеста в белом платье, клявшаяся в верности у алтаря пред одноногим, одноруким женихом.

От пристальных, лукавых, острых, нежных взглядов, поэт трезвел, ревел, страдал, на стены бросался и твёрдым «хреном» тёрся о картины. А после, от любви опять пьянел и бил посуду в знак протеста, активно требуя от нарисованных Цариц — немедленно ожить, сойти с картин и одарить его трепещущей, горячей, настоящей плотью! Но те, не вняв его мольбам, по-прежнему, не выходя за рамки, с картин игриво и дразня, подбрасывали в пламя страсти «палки».

На третий день он стал потихонечку сходить с ума и чувствовать себя Султаном в центре царского гарема, в котором пять послушных жён его безумно возбуждали, а вот войти в прекрасные тела они ему не позволяли.

Стимулирование творческой потенции методом картинно-визуального возбуждения полового аппетита во время острого сексуального голодания и принудительного воздержания «пациента» дало ощутимые результаты уже на первой неделе. Поэт, как механическая рифмомашина, пыхтя от возбуждения, без устали строчил любовные послания Царице, но каждый раз вместо ожидаемой «награды» он получал всё новые и нелепые замечания. То ей не нравился стиль слога, то её пугал его неистовый напор, то бесхарактерность её — как ГЕРОИНИ, то, в принципе, весь стих от самого начала до конца.

Ему с большим трудом удавалось сдерживать в себе самообладание и растущее не по дням, а по часам, рвущееся наружу и уже капающее с конца, возбуждение. Однако, одна только мысль об обещанном Царевной «королевском сексе», придавала поэту силы и заряжала его неиссякаемым терпением и трудолюбием.

Осознание того, что он не герой её романа, а всего-навсего ОБЫКНОВЕННЫЙ ПРИДВОРНЫЙ СОЛОВЕЙ С ПОДРЕЗАННЫМИ КРЫЛЫШКАМИ, ЗАПЕРТЫЙ В ЗОЛОТОЙ КЛЕТКЕ И СЛУЖАЩИЙ ЛИШЬ ТОЛЬКО ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ УБЛАЖАТЬ САМОЛЮБИЕ ХОЗЯЙКИ, РАСПЕВАЯ ЕЙ ХВАЛЕБНЫЕ ПЕСНИ — ЗА ХЛЕБНЫЕ КРОШКИ С ЦАРСКОГО СТОЛА, пришло в его голову лишь только тогда, когда в окно его комнаты неожиданно влетел бывший попугай Царевны. Поэт тут же начал припоминать, что Царица выкинула попугая из дворца, обвинив его в ограниченности и однообразии своих речей, сразу после того, как только поэт посвятил Царевне первые стихи. За считанные секунды в голове поэта сложились в логическую цепь все последние события, связанные с его неудачными попытками заполучить Царицу, и ему стало всё предельно ясно.

— Пррривет, дурррак! — поприветствовал попугай поэта и хрипло закряхтел, имитируя смех.

— Привет, бывшая царская попка, — ответил поэт и положил перед разноцветной птицей огромное спелое яблоко. — Угощайся, мой мудрый друг и мой «коллега» по несчастью. Если бы не ты, то я так и не прозрел бы до самой смерти и наивно продолжал бы слепо верить в искренность Царевны и ждать от неё близости пока не сдох бы в этой золотой клетке от спермотоксикоза.

Услышав в свой адрес слова «сдох» и «спермотоксикоз», попугай поперхнулся и, выпучив на поэта испуганный глаз, перестал клевать яблоко.

— Не бойся! — засмеялся поэт, — это я не про тебя, а про себя.

Но попугай, решив не рисковать, оторвал крупный кусок от яблока и, обильно брызнув помётом на стекло, выпорхнул в окно.

Ну, а поэт, схватившись за перо, царапать принялся прощальное письмо:

Царрица — мррразь!

Поэт — дуррак!

Стихи — как голубиные какашки!

Я высирал из жопы, как мудак,

Надеясь на Царицыны поблажки.

Теперь насрать и на любовь,

Склевали все мои надежды скучные вороны,

Я выпущу из вены кровь,

Раз не судьба услышать мне в постели царской — стоны.

Аккуратно сложив письмо пополам, и подписав на нём: «МОЕЙ ЦАРИЦЕ», поэт разбил кувшин о самую красивую картину и, легонько потерев рукой об осколки, начал притворно корчиться от боли, размазывая по руке каплю крови, вытекшую из царапины.

Прибежавшие на шум слуги оттащили поэта от осколков кувшина и в тот же час доложили обо всём Царице.

На следующее утро, многократно и вдумчиво перечитав прощальное письмо, разочарованная Царица предположила, что поэт окончательно сошёл с ума от любви к ней и вместо того, чтобы писать о ней хорошие стихи, будет теперь постоянно пытаться испачкать своей кровью её