Пашку, — кинул в печь и наутек, — в голос рассмеялся Юрка.

Юродивый подмигнул Пашке и пританцовывая пошел прочь.

— Тут малой, это, — отец повел побледневшего Пашку в сторону, — беда вышла со Славкой, с Децлом. Я… В овраге нашем я его нашел, короче, — он посмотрел в сторону уазика. — Я на колодец хотел, — тер отец переносицу, — смотрю, следы с тропинки вбок… — он замолчал. — Я туда, а там… В общем замерз Децл. Кувыркнулся походу пьяный в канаву да там и уснул… Я его поднимать, а он уже ледышка. Метров двадцать до дому не дошел… Ты че дрожишь-то? — поморщился отец. — Права мамка, запахнись давай. — он подтянул Пашке пальто. — Ментов вызвали, — махнул он головой на безшапочного, — погрузили вон Славку в "буханку". Сейчас в город с ними поеду, там надо…

Пашка уже не слушал. Он бежал к машине. Он рывком распахнул задние двери уазика, опорожнив на себя КУДАхтающую ругню водителя. Свет и сигаретный дым ударили Пашке в глаза.

Внутренности "буханки", обшитые коричнево-ржавым потрескавшимся дерматином, были похожи на воспаленное ангиной горло. В центре горла, землистого цвета языком, провисали военные носилки. На носилках лежал человек. Уазиковская пасть жрала человека с головы, поэтому его лицо терялось в глубине буханочной гортани. Пашка скользнул взглядом по советским ватникам, по пятнистому синтетическому бушлату и уперся в заострившийся серый нос. Радиоактивный свет старательно смывал с мертвого лица последние следы жизни. Пороховые точки, еще в детстве застрявшие на щеках от взрыва патрона, теперь расплылись по ним черными кляксами. Никулиновская смешливость обвисла складками кожи, словно надорванная с карниза штора. Ввалившийся рот скалился латунью коронок. Казалось, земля уже всасывает в себя мертвое тело, которое при жизни наплевательски противилось ее гравитации.

Пашка смотрел на Децла, как смотрят на постаревших актеров кино. Это все еще был он, дядя Слава. Пашкин сосед. Кореш. Веселый алкоголик-жизнефил, который ради соседского пацана, умер в этот вечер дважды.

— Паха! Па-ха, — тащил отец Пашку от машины, — ты чего так? А? — встряхивал он сына за плечи, — ты это, ну-ка, успокойся давай, — он вел его к подъезду. — Нормально все. Че ты? Все там будем, — притянул он сына к себе. — Давай в дом. Умойся там, чаю попей, а я пока в город мотанусь. Хорошо? — отец заглянул Пашке в глаза.

Пашка кивнул.

— Ну вот и отлично, — обрадовался отец, — и это, — залез он рукой в карман, — я когда Децла-то поднимал, — тащил он из кармана кулак, — выпало у него, — разжал отец пальцы, — твоя же? — протянул он Пашке ладонь.

Пашка несколько раз моргнул, но предмет никуда не исчез. Среди трещин отцовских мазолей, виляя лакончно-насмешлевым хвостом гравировки, лежала Пашкина неЗипа "ПАШВАСЬ".

***

Весна. Вторая декада овнорождения. Пахнет скорой Пасхой и паленой травой.

Два велосипедиста взбираются на горку. Под конец подъема парень и девушка спешиваются. Они оставляют велосипеды у забора и идут меж разлинееных оградками клумб. У изгороди видны свежие грядки. Их зерна еще не проросли цветами, земля вынуждена прикрываться пластиковой бутафорией. Каждая клумба подписана, у каждой есть хозяин. Парень знает дорогу, он не читает надписей.

Они идут недолго. Нужная насыпь недалеко.

— Здарова, Децл, — Пашка смотрит на крест.

— Привет, Папа, — улыбается могиле Вера.

***

памяти Цветкова Вячеслава Павловича