и движение во дворе.

Так-так… Муж в отъезде. Выходит, если даже пришли к нему — разбираться всё равно придётся мне. Чувствую, что планам сегодняшним не суждено сбыться. Ну и ладно.

Не прошло и минуты, как в косяк открытой двери дробно постучались.

— Матушка кельда… — мальчишка лет пятнадцати, кажется, один из сыновей сыровара с Горбушки. Взъерошенный и запыхавшийся.

— Привет… Петя, да? Что случилось?

— Миланка просит вас… скорее!

— Что⁈ Говори живее, ну!

Лицо мальчишки перекосилось:

— Пацаны… Она держит их, но говорит, что ещё часа два, больше не сможет.

Так. Свой целитель в Горбушке, конечно, был. Но сейчас он уехал вместе с посольством… Осталась одна Милаша, на время зимних каникул ускакавшая домой. А Милаша сама ещё недавно пешком под стол ходила, десять лет всего. Дар у неё проявился всего полгода как. Она, в общем-то, и не целитель ещё. Я забрала её к себе в школу. Пыхтит, старается, показывает для своих десяти лет изрядные успехи — по части борьбы с ушибами, растяжениями и простудами, — ещё бы, вся деревня молилась, чтобы боги послали ребёнка, способного к целительству! Но если случай сложный, как бы не надорвалась…

— Сколько человек? Сложность? — руки сметали в дежурную сумку рабочие блокноты и журналы наблюдений. За сотню лет привычка всё скурпулёзно фиксировать въелась на уровне рефлексов — мы ж новую науку пишем, как-никак. Магическую медицину! Никогда не знаешь, на какую важную мелочь в очередной момент натолкнёшься.

— Трое. Жар у них сильный, не сходит. А Сёмка… — пацан судорожно вздохнул, — он, кажись, спину повредил. Не шевелится совсем.

Сёмку помню. Неугомонный пацан. Не хочет как папаня, Андрей Петрович, на сыроварне сидеть, всё бы ему в конюшне да с саблями скакать.

В двери просунулась голова конюшенного:

— Госпожа кельда, я вашу Зайку оседлал, можно ехать.

— Давай Вербу ещё, у него, поди, лошадь устала.

— Сей момент! — голова исчезла.

— Петя, жди. Я быстро.

Хорошо, что мастерскую устроили прямо рядом со спальней. Проскакиваю в гардеробную. Натягиваю тинсулейтовый комбез. Эстетика средневековья — это, конечно, прикольно. Но иногда мы голосуем за практичность.

Бегу назад.

— Пошли.

Во дворе нас уже ждут две осёдланные лошади, четыре человека моего персонального сопровождения и Андле, все верхами. Откуда тут взялась Андле — ума не приложу. С утра ещё её в замке не было. Но раз она с нами — значит, так нужно.

— Привет, дорогая!

Андле улыбается своей странной полуулыбкой.

— Привет, кельда.

— Ну что, ребятушки, время дорого. Вперёд.

МУТНАЯ ИСТОРИЯ

Дорога до Горбушки была чистой. Видно, что снежный плуг ходил тут совсем недавно, а снегопадов больших в последние дни не было, так что добрались за полчаса.

По дороге услышали путаную историю про троих пацанов, которые зачем-то ушли чуть не к самой границе, один провалился под лёд, а двое вытаскивали, да долго мокрыми добирались до дому, причём Сёмку везли на волокуше, поскольку на коня он сесть не мог и, похоже, действительно повредил спину. В результате мы имеем троих сильно простывших детей, у одного из которых подозрение на перелом позвоночника.

Странным образом в рассказе присутствовал медвежонок-одногодок, раненый, но живой.

Мы с Андле накидали кучу вопросов, но история продолжала оставаться невнятной.

Ну, да ладно. Сперва пацаны, потом разборки.

На подъезде к деревне Петька, всё больше беспокоившийся, выдвинулся вперёд — как я и предполагала, к усадьбе сыровара.

Ворота стояли распахнутыми настежь, и из дому уже выскочили несколько женщин в наспех накинутых платках, а кто и так, в домашнем. Лица испуганные и заплаканные, но не воют — значит, пацаны живы.

Мы подъехали прямо к крыльцу. Из сугроба выскочил здоровый чёрно-белый алабай и, припадая на передние лапы и бешено вращая обрубком хвоста, начал виться вокруг Андле. Та присела на корточки, почесала кобеля между ушами и, заглянув ему в глаза, пошла к одному из сараев. И хотя на лице её блуждала всё та же полуулыбка, все встречные с поклонами отскакивали у неё с дороги.

Ну, значит — так надо.

А я в дом.

Быстро прошла несколько комнат, в разной степени наполненных встревоженным народом. Реверансы все потом. Так, мальчишеская спальня. Судя по кроватям, у Андрея Петровича было четыре сына. Только сейчас три из кроватей были сдвинуты, и на них лежали трое мальчишек — родной Сёмка и двое товарищей по несчастью. Руки у пацанов были выпростаны поверх одеяла, а сверху, поперёк них, лежала девочка. Руки у детей были сложены как у мушкетёров в старом советском фильме, где «один за всех и все за одного». Все четверо были в трансе. Лица у мальчишек горели нездоровым румянцем, Милаша, наоборот, была прозрачно-бледной, под глазами легли чёрные тени.

Сильна девка, со столь малым опытом удержать троих тяжёлых! Вырастет таким целителем, что все соседние земли обзавидуются. Сегодняшний случай мы тоже используем, ведь самая лучшая учёба — это практика.

У постели сидел Андрей Петрович, бессильно тиская края рабочего фартука. Услышав меня, он подскочил со смесью горя и надежды в лице.

— Госпожа кельда!

— Тише-тише…

Хозяин судорожно закивал головой и зашептал:

— Госпожа кельда, есть надежда?

— Конечно! Всё будет хорошо. Больше тебе скажу, всё уже хорошо — я же здесь! Вы молодцы, успели вовремя. Девочка действительно не выдержала бы больше двух часов. А зная её характер, думаю, и не отступилась бы. Ушли бы все четверо, — Андрей Петрович вздрогнул. — Людей она не велела пускать?

— Она. Сказала мне сесть и караулить, чтобы воздух в комнате свежий был, и никто над ними не причитал…

— Это правильно. Ты вот что, Андрей Петрович, распорядись, чтобы ужин готовили. Ребята все голодные будут. Да и для них, считай, второй день рождения сегодня. И никого также не пускай, не цирк тут. А я к ним пойду. Может, час буду, может дольше — не беспокоить!

Я устроилась на краю кровати, опершись на спинку, — не хватало ещё завалиться, — и взяла Милашу за ручку. Всё-таки контакт сильно облегчает вхождение в чужой транс.

Она пыталась изо всех сил, но подпитывать силами земли сразу троих у неё выходило плохо, и держала она мальчишек, по сути дела, своей жизненной энергией.

— Милаша, зайка, ну нельзя же так! И их не спасёшь, и себя убьёшь.

Сердечко маленькой целительницы радостно забилось в ответ, но даже говорить она уже не могла.

Так, потихоньку вливаем силёнок каждому, выводим ситуацию из критической зоны. А теперь — практикум.

— Смотри, ласточка моя.