Виталий Бубенин Демон на моем плече

Апрель 1663 года, Карпатские Бещады

— От времен расселения колена Иафетова живем мы в горах Гавош, ныне Карпатских. А род наш берет свое начало еще раньше, задолго до Потопа. В этом роду мы великими Волхвами были. Только ныне того, что допрежь было, уж нет, все кануло в лету. Нет более нашего рода. Один я остался, от перевала Ужокского до самой Трансильвании. И зовут меня теперь православные християне колдуном Фомой. Живу же я в месте под названием Стужица, на берегу ручья Черный поток, при впадении его в речку Уг, вот уже шестой десяток лет.

— Ты куда близнецов увёл, душа твоя вурдалачья? Признавайся! — начал выходить из себя пристав.

— Погоди, погоди, как учиню тебе настоящий допрос, ты мне все скажешь, людоед. Это же дети! А ты, ворожбы своей ради, даже их не пожалел! — пристав встал из-за стола и начал нервно расхаживать по комнате.

— Уж не молод я, но и не стар, чтобы из ума выжить, только не ведаю, о чем ты, — отстраненно ответил Фома.

— Да ведь свидетели есть! — пристав склонился к смуглому лицу колдуна, — люди видели, как ты близнецов в ущелье уводил, Сатана!

— Что ж, ищите — так же отстраненно отвечал Фома, — да только я не ведаю, про каких близнецов речь.

— Ищем, дьявольская твоя душа, — пристав схватил колдуна за грудки, — ищем и найдем, будь уверен. А уж когда найдем, тогда с тебя и спросим, ох спросим…

Глаза их встретились и тут не по себе стало приставу. Руки сами собой повисли, ноги подкосились, едва не упал. Только и хватило сил доплестись до стула и плюхнуться на него. Долго молчал пристав, приходя в себя. Молчал и Фома.

Пристав хотел что-то сказать, но не смог. Мысли путались, язык не слушался. Пришлось ждать, пока он снова заговорил.

— Что ж ты делаешь, нелюдь! — медленно, словно через силу, выговаривал слова пристав. Потом, словно решившись на что-то, добавил, — ладно, коль здесь не хочешь говорить, так я тебя в Ужгород свезу. Там тебе язык развяжут, не сомневайся — бубнил он глядя в стол, боясь взглянуть в глаза колдуну.

— Эй, хлопцы! Приготовьте подводу, седлайте коней, едем в Ужгород — открыв окно прокричал пристав.

— Солнце уже садится, ехать опасно, господин пристав — отозвался со двора один из подручных.

— Мы — власть, нам бояться нечего, запрягай! — раздраженно ответил он.

Солнце уже коснулось вершин Карпатских гор, когда небольшой отряд, состоящий из троих верховых — пристава и двух его подручных, а также подводы с возницей, на которой лежал, связанный по рукам и ногам Фома, выехал со двора Стужицкого старосты в Ужгород.

Дорога пролегала вдоль русла речки, в глубоком ущелье. Не успело Солнце закатиться за Черемху, как путников накрыла непроглядная тьма. В воздухе висела тягостная тишина. Слышны были только скрип подводы, стук копыт и лошадиное фырканье, да еще шум речки.

Навстречу путникам, по дну ущелья, ползло облако густого, как молоко, тумана. Обычное в этих местах явление. Путники неспешно въехали в это облако. Туман скрыл их из виду. А затем все стихло. Лишь шум воды доносился от бурной речки. С тех пор их никто не видел.

Месяцем позже. Сторожевой пост на границе Волыни с Литвой

— Эй, старче, здесь уже земля Великого Княжества Литовского! Вы не заблудились случаем?

— Что вы, пан рыцарь, конечно же нет! — Ответил косматый старец, держа за руку мальчика лет пяти.

— Мы идем в Великую Литву, чтобы поселиться здесь.

Откуда же вы пришли? — стражник склонился над мальчиком.

— Он не говорит, пан рыцарь, — ответил за мальчика Фома, а это был он, — он не говорит с тех пор, как турки напав на наше село, почти всех перебили. Хаты пограбили, а тех, кто остался жив, в полон увели. А пришли мы с гор Карпатских.

— А что ж, турок уже и там безобразничает? — удивился военный.

— Так, пан рыцарь, уже и там, — с сожалением в голосе ответил Фома.

— Да что же ты меня все время рыцарем называешь? Я простой солдат, никакой не рыцарь, — смутился стражник.

— А вот и нет, не простой ты солдат, быть тебе рыцарем, и честь эту ты своей доблестью добудешь во многих боях, верно тебе говорю — словно глядя в будущее, ответил старик.

— А ты никак вещун? — изумился солдат.

— Есть такой дар — кивнул косматой головой Фома, — а еще я лекарь, знахарь, по-вашему.

— Так ты и по-нашему знаешь, откуда же? — заинтересовался стражник.

Фома хотел уже ответить, но подошёл второй стражник,

— Чего ты к ним прицепился, Самуль? Не видишь разве — убогие они, пусть идут себе с Богом.

— А и правда, — согласился солдат, — идите с миром, Великая Литва всех приютит.

— Благодарю тебя, пан рыцарь, вспомнишь еще мои слова.

— Опять про рыцаря сказал, что ты заладил — взмолился стражник, — я простой шляхтич.

— Будешь, будешь рыцарем — уходя повторял Фома.

Долго еще смотрел им во след будущий рыцарь и полковник войска Великого Княжества Литовского Самуил Кмитич.

Гродненская губерния. Июнь 1914 года

В эти несколько дней, в деревне Рудовляны, Сокольского уезда, Гродненской губернии, было непривычно тихо и безлюдно. Жители боялись показаться на улицу без особой нужды. Травы уже поспели, погода солнечная, пора косить второй укос, но никто не спешит. Страшно. Особенно ночами. А все потому, что вот уже почти месяц светится ночью окно в одном доме, что стоит одиноко на окраине. Всяк в деревне знает, что живет в той хате грозный колдун Еремей, которому лет не менее ста от роду и что, вот уже почти месяц как, слег нечестивец, сраженный тяжелым недугом, а подняться ему уже нет сил. Но не приемлет Господь душу его. Стонет колдун по ночам, да так тяжко и гулко вздыхает, что собаки воют и в разные углы прячутся, а дети малые кричат от страха. Чего уж про взрослых говорить. Измучились все, а он все никак не отойдет в мир иной. Денно и нощно при нем внук его, сорока с небольшим лет, такой же угрюмый и косматый мужик по имени Яков, такой же грозный на вид, а в глаза ему заглянуть никто и не пытается. Раньше, когда тот был еще ребенком, при страшном деде, местный староста заговорить попытался. Тот, как глянул, тут староста и обомлел, такая тяжесть навалилась, словно воз на плечи водрузили. Еле доплелся до дома. Опять же, захворал потом сердцем тот староста, и прожил недолго. С тех пор никто в их сторону даже смотреть не пытался. Все ждали и тихонько молились Господу.

В хате колдуна днем и ночью горела черная свеча. Внук колдуна, Яков, неотступно сидел у дедова ложа, непрестанно читая вслух какую-то большую толстую книгу. Книга была очень древней, страницы, исписанные от руки на непонятном языке, потемнели и