головушкой бредит,
мол, зарубит он
ту ведьму или навью,
что украла племянницу княжью!
Сощурился Горыныч, усмехнулся, в бабу Ягу обернулся: — Коли хочет Никитич бабу, значит, с Ягой поладит, — и юркнул в тёмны леса.
Добрыню же кобыла несла да говорила: — Чую, хозяин, я силу нечистую, вон в том лесочке. — Но, пошла! — богатырь по кочкам в сторону прёт другую, не на гору Сорочинскую, а в гнилую сахалинскую гиблую долину, где я, как писатель, сгину и никто меня не найдёт. Вот туда конь Добрыню несёт.
Вот в эти степи богатырь и въехал. На ветке ворон не брехал. В народ в селениях не баловался, а у моря сидел и каялся о том, что рыбу всю они повытягали, стало нечего есть. Выли теперь и старые времена поминали, о том как по морю гуляли киты могучие, да из-за тучи бог выглядывал робко: «Как поживает холоп тот?»
— Какой-такой БОГатырь, как наши? — Ну не, наши то краше: деревенски мужики и сильны, да и умны! А богатырь лишь на локоть их выше, он чуть поболее крыши! — Врёшь, он как гора, я видел сам БОГАтыря! Вот вы БОГАтыря ругаете, а сами, поди, не знаете, шеломом он достаёт до солнца могучего, головой расшибает тучу за тучею, ногами стоит на обоих китах, а хвост третьего держит в руках! Вот на третьем то киту я с вами, братья и плыву!
Тёрли, тёрли рыбаки свои шапки: — Мужики, уж больно мудрёно, то ли врёшь нескладёно. Наш кит, получается, самый большой? Почему же не виден БОГатырешка твой? — Потому БОГатырь и не виден, народ его сильно обидел: сидят люди на китах, ловят рыбу всю подряд, а БОГатырю уже кушать нечего.
Вот так с байками и предтечами сахалинцы у моря рыбачили и не ведали, и не бачили, как история начиналась другая про огромную рыбу-карась. — Вот это про нас!
Но как бы мужик ни баил, а Добрыня по небушку вдарил, и на остров-рыбу спустился. Народ в ужасе: «Бог воротился!»
— Да не бог я, а богатырь! — Вот мы о том и говорим. Хотим, БОГатырешка, рыбки, ведь мы сами хилы яки хлипки. Сколько б неводы наши ни бились, они лишь тиной умылись. Ты б пошёл, взлохматил море синее, к берегу рыбёшку и прибило бы.
Вздохнул богатырь, но сделал всё, что мужланы хотели: взбаламутил он море синее, шторм поднял, да сильно так!
Затопило волной долину, дома затопило, овины, медведей, белок и зайцев, да жителей местных нанайцев.
А как волна схлынула, так долина гнилая и вымерла: стоит чёрная да пустая. Никитич что делать не знает. Ни людей, ни рыбы, ни леса. — Куды ж это влез я? — стоит добродей, чешет репу. — Да уж, вляпался ты крепко! — слышен голос с болота. — Кому ещё тут охота?
Со всех сторон хороша, выходит баба Яга: — Одна я в тундре осталась, так как мудрая, не якшалась с людями, зверями. Всё лесом… А какой у тебя интерес тут?
— Я, бабулечка, тоже не сдался, с чертями срамными дрался. Да сам народу погубил, ой, немерено! Как жить теперя мне? А ищу я Забаву Путятичну, жену царскую. Пасечник нашёлся на нашу пчёлку: уволок её далече за ёлку. Ничего ты о том не слыхала?
— Знаю, рыцарь, я об этом. Прилетала дева-лебедь, сидит в Озёрском, плавает в водах холодных моря Охотского, стонет: то слезу, то перо уронит. Говорит, что летать не может, изнутри её черви гложут.
Помутнело в глазах у Добрыни: — Ну бабка, — промолвил былинный и бегом к Охотскому морю. — Горе какое, горе!
Никитич к берегу подходит, игриво на девицу смотрит и почти что зовёт её замуж: — Ты бы это, до дому пошла бы уж, Николаша тя ждёт, не дождётся! — а у самого сердечечко бьётся. Опустила очи дивчина: — Ох, воин милый, не люб мне больше муж любимый, я сгораю по Добрыне!
А Добрыня парень честный, растаял при виде невесты, губу толстую отвесил, грех велик на чаше взвесил, и полез с объятиями жаркими на Забавушку. А та из жалкой вдруг превратилась в дракона, жаром дышит, со рта вони!
— Пришла, былинничек, твоя кончина! — Горыныч цап когтями, волочёт в пучину добра молодца на свет не поглядевшего, удалого храбреца бездетного.
И кидает змей Добрыню в море синее. Тонет богатырь. Картина дивная перед глазами вдруг ему открылась. Это водное царство просилось прямо в лёгкие богатырские. А вокруг всё зелёное, склизкое, чудны водоросли и рыбы; караси-иваси, как грибы, по дну пешеходят хвостами.
Вот они то Добрыню подобрали и вынесли на поверхность. Но до брега далеко. Ай, ехал мимо рыба-кит великан. Он воеводушку взял да на спину свою забросил.
А как забросил, так и загундосил: — Гой еси, Добрынюшка победоносный, ты избавь меня от отбросов: на моей спине народец поселился дюже нехороший, расплодился, сеет, жнёт да пашет, кожу мою лопатит. От боли и жить мне тяжко. Скинь их в море, вояжка!
Вздохнул богатырь, огляделся, да уж, некуда деться: сараи, дома и пашни, люд песни поёт да квасит капусту в огромных бочках; сети ставят и бродят рыбку большую да малую, солят, сушат да жарят её. Весело живут, не накладно.
Разозлился Добрынюшка: — Ладно, помогу я тебе, рыба-кит, только ты меня сумей благодарить: довези до Москвы, до столицы. Мне оттуда надобно пуститься, сызнова да по ново, на поиски нашей пановы, племянницы князя Владимира.
И меч булатен вынул он, но вовремя остановился, мысль темя пронзила. Не поленился богатырь, взошёл на гору да как закричит: — Который год вы сидите на рыбе? Вы ж не люди, а грибы! Не мешайте жить животине. Знаю я остров в пучине, формами он, как рыба. Вот на нём вам плодиться и
Сощурился Горыныч, усмехнулся, в бабу Ягу обернулся: — Коли хочет Никитич бабу, значит, с Ягой поладит, — и юркнул в тёмны леса.
Добрыню же кобыла несла да говорила: — Чую, хозяин, я силу нечистую, вон в том лесочке. — Но, пошла! — богатырь по кочкам в сторону прёт другую, не на гору Сорочинскую, а в гнилую сахалинскую гиблую долину, где я, как писатель, сгину и никто меня не найдёт. Вот туда конь Добрыню несёт.
* * *
Ай, леса в той долине тёмные, но звери там ходят гордые, непокорные, на люд не похожие, с очень гадкими рожами. Если медведь, то обязательно людоедище; если козёл, то вреднище; а ежели заяц с белкой, то вред от них самый мелкий: всю траву да орехи сожрали — лес голый стоит, в печали.Вот в эти степи богатырь и въехал. На ветке ворон не брехал. В народ в селениях не баловался, а у моря сидел и каялся о том, что рыбу всю они повытягали, стало нечего есть. Выли теперь и старые времена поминали, о том как по морю гуляли киты могучие, да из-за тучи бог выглядывал робко: «Как поживает холоп тот?»
— Какой-такой БОГатырь, как наши? — Ну не, наши то краше: деревенски мужики и сильны, да и умны! А богатырь лишь на локоть их выше, он чуть поболее крыши! — Врёшь, он как гора, я видел сам БОГАтыря! Вот вы БОГАтыря ругаете, а сами, поди, не знаете, шеломом он достаёт до солнца могучего, головой расшибает тучу за тучею, ногами стоит на обоих китах, а хвост третьего держит в руках! Вот на третьем то киту я с вами, братья и плыву!
Тёрли, тёрли рыбаки свои шапки: — Мужики, уж больно мудрёно, то ли врёшь нескладёно. Наш кит, получается, самый большой? Почему же не виден БОГатырешка твой? — Потому БОГатырь и не виден, народ его сильно обидел: сидят люди на китах, ловят рыбу всю подряд, а БОГатырю уже кушать нечего.
Вот так с байками и предтечами сахалинцы у моря рыбачили и не ведали, и не бачили, как история начиналась другая про огромную рыбу-карась. — Вот это про нас!
Но как бы мужик ни баил, а Добрыня по небушку вдарил, и на остров-рыбу спустился. Народ в ужасе: «Бог воротился!»
— Да не бог я, а богатырь! — Вот мы о том и говорим. Хотим, БОГатырешка, рыбки, ведь мы сами хилы яки хлипки. Сколько б неводы наши ни бились, они лишь тиной умылись. Ты б пошёл, взлохматил море синее, к берегу рыбёшку и прибило бы.
Вздохнул богатырь, но сделал всё, что мужланы хотели: взбаламутил он море синее, шторм поднял, да сильно так!
Затопило волной долину, дома затопило, овины, медведей, белок и зайцев, да жителей местных нанайцев.
А как волна схлынула, так долина гнилая и вымерла: стоит чёрная да пустая. Никитич что делать не знает. Ни людей, ни рыбы, ни леса. — Куды ж это влез я? — стоит добродей, чешет репу. — Да уж, вляпался ты крепко! — слышен голос с болота. — Кому ещё тут охота?
Со всех сторон хороша, выходит баба Яга: — Одна я в тундре осталась, так как мудрая, не якшалась с людями, зверями. Всё лесом… А какой у тебя интерес тут?
— Я, бабулечка, тоже не сдался, с чертями срамными дрался. Да сам народу погубил, ой, немерено! Как жить теперя мне? А ищу я Забаву Путятичну, жену царскую. Пасечник нашёлся на нашу пчёлку: уволок её далече за ёлку. Ничего ты о том не слыхала?
— Знаю, рыцарь, я об этом. Прилетала дева-лебедь, сидит в Озёрском, плавает в водах холодных моря Охотского, стонет: то слезу, то перо уронит. Говорит, что летать не может, изнутри её черви гложут.
Помутнело в глазах у Добрыни: — Ну бабка, — промолвил былинный и бегом к Охотскому морю. — Горе какое, горе!
* * *
А бабка вдруг стала змеем. И полетел змей Добрыни быстрее! Присел он на камни прибрежные, морду сменил на вежливую и обернулся девушкой-птицей. Ну как в такую не влюбиться?Никитич к берегу подходит, игриво на девицу смотрит и почти что зовёт её замуж: — Ты бы это, до дому пошла бы уж, Николаша тя ждёт, не дождётся! — а у самого сердечечко бьётся. Опустила очи дивчина: — Ох, воин милый, не люб мне больше муж любимый, я сгораю по Добрыне!
А Добрыня парень честный, растаял при виде невесты, губу толстую отвесил, грех велик на чаше взвесил, и полез с объятиями жаркими на Забавушку. А та из жалкой вдруг превратилась в дракона, жаром дышит, со рта вони!
— Пришла, былинничек, твоя кончина! — Горыныч цап когтями, волочёт в пучину добра молодца на свет не поглядевшего, удалого храбреца бездетного.
И кидает змей Добрыню в море синее. Тонет богатырь. Картина дивная перед глазами вдруг ему открылась. Это водное царство просилось прямо в лёгкие богатырские. А вокруг всё зелёное, склизкое, чудны водоросли и рыбы; караси-иваси, как грибы, по дну пешеходят хвостами.
Вот они то Добрыню подобрали и вынесли на поверхность. Но до брега далеко. Ай, ехал мимо рыба-кит великан. Он воеводушку взял да на спину свою забросил.
А как забросил, так и загундосил: — Гой еси, Добрынюшка победоносный, ты избавь меня от отбросов: на моей спине народец поселился дюже нехороший, расплодился, сеет, жнёт да пашет, кожу мою лопатит. От боли и жить мне тяжко. Скинь их в море, вояжка!
Вздохнул богатырь, огляделся, да уж, некуда деться: сараи, дома и пашни, люд песни поёт да квасит капусту в огромных бочках; сети ставят и бродят рыбку большую да малую, солят, сушат да жарят её. Весело живут, не накладно.
Разозлился Добрынюшка: — Ладно, помогу я тебе, рыба-кит, только ты меня сумей благодарить: довези до Москвы, до столицы. Мне оттуда надобно пуститься, сызнова да по ново, на поиски нашей пановы, племянницы князя Владимира.
И меч булатен вынул он, но вовремя остановился, мысль темя пронзила. Не поленился богатырь, взошёл на гору да как закричит: — Который год вы сидите на рыбе? Вы ж не люди, а грибы! Не мешайте жить животине. Знаю я остров в пучине, формами он, как рыба. Вот на нём вам плодиться и