Веселится и Оленька, думает, что замуж взять — это совершить какую-нибудь взрослую глупость. А может, дети порой вникают в суть вещей лучше нас, взрослых? За одну лишь разве скромность мы любим? Да и разве заемные чувства крепче своих?

— И бывает глупый придет, да смеяться станет, а ему мудрости прибавится, тогда он замолчит да в ноги изобретателю поклонится. Всем нашлось хоть что-то, каждому свое. Но вот незадача: доброта ни у кого в кармане не держится. Придет купец жадный, сунет ладонь, только одной рукой доброту из жадности схватит, как уже другой рукой свое же добро раздает. Много доброты вокруг набралось, да вот только не берет никто — уж больно расточительная она для человека жадного. Загоревал наш мудрец, до чего умный был, а такой простой задачи решить не смог. Собрал он тогда всю доброту да сложил в старый пыльный мешок, авось пригодится. И всякому, кто приходил к нему, предлагал тот мешок взять с собой, чтобы раздать добрым людям. Но если и находились люди, то сил ни у кого не было в достатке, чтобы целый-то мешок доброты на горбу нести. Гордость-то она легкая, да и скромность нетяжела. Про смелость и говорить нечего: сама человека несет, только поспевай ногами двигать. А доброта для простого человека оказалась ношей тяжелою. Придумал один купец, из тех, что всякое беспризорное за свое считает, тянуть тот мешок лошадьми — мешок ни с места. Ведь чужим трудом доброты не осилишь. Так и пылился мешок без надобности, зарос в траве, так что все про него и забыли.

Случилось идти в ту пору мимо мужичку усатому! — вот проказники, смеются, как заговорщики, на меня косятся. Молчу, виду не подаю, глаз не открываю.

— Видит тот мужичок: завалялся мешок у дороги, то ли брошенный, то ли утерянный, взвалил мужик его на плечо, да и пошел своим путем. А путь тот нелегкий, путь длинный. И тянутся к мужику люди — помоги, мол, добрый человек, вон какой мешок у тебя добром переполненный. Сунет мужичонка руку в мешок и вынет: кому пряник, кому горбушку, кому леденец, кому репу пареную, кому ватрушку творожную. Так и раздал всю доброту, сам того не ведая. Разошлась доброта по земле русской, прижилась, освоилась. Так-то вот. Тому доброта под силу, кто сам от природы добрый. И ты, Оленька, доброй будь.

Электричка подходила к нашей станции. Я зевнул, разомкнул веки, потянулся, как после крепкого сна, и поднялся, готовясь к выходу.

— Папа, а мешок?! — рассержено напомнила мне дочурка. Я схватил сумку с едой и поплелся вслед за Оленькой. Вот тебе и мешок доброты: кому калач, кому, горбушка, кому пряник … а кому блины с очень вкусным клубничным вареньем …

ГОРЕ ЛУКОВОЕ, СЧАСТЬЕ МАКОВОЕ

Идем по лесу. Дед Игнат впереди. Что-то напевает шепотом. Подбираюсь поближе:

— … Еще не сыро. Спозаранку

Прогулка манит за порог…

Сентябрь стелет самобранку

Из желтых листьев у дорог…

Заметив мое внимание, старик умолкает, стесняется. А я в недоумении: никогда прежде не слышал его стихов. Делаю вид, что не подслушивал. Дед, покосившись в мою сторону, бормочет под нос:

— Грибы растут еще без спроса,

Еще не выцвела листва…

Туман плывет в долине косо.

Еще хватает волшебства…

— Это что за гриб? — спрашивает дочка и тут же смущается, — перебила старика. И не знает к кому из нас обратиться. Я добродушно улыбаюсь и подмигиваю: спрашивай, мол, у деда, я не обижусь.

Дед Игнат берет неизвестную мне поганку, пристально рассматривает.

— Мокруха, можно и взять. Но давай что-нибудь получше поищем.

Оленька отходит в сторону, находит еще один гриб. Несет деду.

— А это мухомор. Только маленький, потому и точек нету. — Оленька роняет гриб, ладошки вытирает о бока. Старик нагибается и мухомор поднимает:

— Гриб ядовитый, но полезный, — кладет мухомор в ведро. Дочка недоумевает:

— Ты его кушать будешь?

Я ей поясняю:

— Дедушка лекарство из него сделает.

Дед Игнат добавляет:

— От ревматизма растирку наведу.

Ольга шепчет по слогам новое слово:

— Ре-ма-тизм.

Я слышу, улыбаюсь, снова разъясняю:

— Ревматизм — это когда спина болит.

— Вот-вот, поясницу ломит.

Идем дальше. Дочка вдруг останавливается, хихикает:

— Дедушка, а ты что? Пополам сломаешься? Как палочка?

— Ах ты горе мое луковое! Зачем это я ломаться буду? Я ж не старый еще!

— Старый! Старый! — дразнится без зла.

— Вот чего еще выдумала? С чего такие глупости?

— Ты сам сказал, что тебя ломит.

— Это да, это бывает. Ломит — значит болит.

— Понятно.

Дед взял да и выбросил мухомор, пробормотав что-то про то, что мазью проще и быстрее лечиться. А мне попалась сыроежка, но, впрочем, червивая. Я остановился. Лишним я себя не чувствовал, но и, казалось, потеряйся я сейчас в лесу, эти двое не сразу и заметят.

— Пап, идем.

— Ага, сейчас. Догоняю уже.

— Дед, а сказка будет?

— Так уже была. — старику повезло, он срезал пару подберезовиков, еще совсем свежих, крепких.

— А еще! — Оленька не отступала.

— Еще? Вон под тем кустом тебе еще.

Там, куда указал дед Игнат, действительно оказался гриб.

— Ну, отец, ты будто сам их тут сажал.

— А как же?! Старый гриб бросишь, место приметишь, на другой год растет.

Оленька нас перебивает:

— Дед, ты обещал.

— Ну, раз обещал… вот там еще пошурши. Что нету? Бывает. А когда же я обещал? Старый стал, не помню.

— Не старый… — ластится внучка.

— Поди пойми тебя: то старый, то не старый… про что хоть обещал-то?

Я заступаюсь за дочку, придумываю на ходу:

— Про горе луковое!

— Да-да, — подхватывает Оленька.

— Не знаю я такой сказки. Отродясь не слыхивал. — старик лукавит, все свои сказки он сходу сочиняет. Теперь же упрямится.

— Будет тебе сказочка, но как домой воротимся. Про горе луковое и про счастье маковое. А пока не зевай, вон чуть было боровик не подавила.

Оленька смотрит под ноги, но ничего не видит. Я тоже ничего не нахожу. Старик не выдерживает, подходит к нам, разгребает листву: под ней действительно растет боровик.

Действительно, «грибы растут еще без спроса…»

АНУКА-ВОИН

Мне кажется, да и не мне одному, что мы — взрослые люди — такие серьезные, очерствевшие вдруг, навсегда забываем язык детей. Словно иностранцы заучили мы слова, даже говорить смогли, но понимать не научились. Лишь только в старости, наигравшись в свои взрослые скучные игры, отчего-то впадаем в детство…

… Оленька сидит за столом и рисует. Стол высокий, она маленькая, локти почти на уровне плеч, подбородком вот-вот уткнется в рисунок. Я оставляю чтение, ищу глазами, чтобы такое подложить на стул. Ничего не нахожу и заново беру газету. Погружаюсь в