результат без возможности повлиять на него?

– Этот вопрос протух лет семьдесят назад.

– Тогда вы удерживали большинство рекордов.

– Знаете, я и сейчас удерживаю немало, – Уирлинг улыбается самой едкой из своих улыбок. – Максимум голов за сезон, наименьшее время минут на гол, решающие голы. А начинал я позже Ману.

– Что думаете об Италии?

– Все самое хорошее. Сезоны в «Милане» дали мне многое, и я рад видеть, что многие находки тех времен еще используются тренерами.

Уирлинг запускает палец под узел галстука, делает глубокий вдох. Треклятая бразильская жара душит его. Рубаха вся влажная.

Вопросы сыплются один за другим, и Уирлинг пытается отвечать как можно острее. Он вспоминает игры против Ману Педру, череду удач в Лиге чемпионов – сначала европейских, потом общемировых. Называет фамилии умерших партнеров: христиан, мусульман, пресытившихся всемогуществом и всеобщим обожанием атеистов. Хвалит старушку Англию и ругает Испанию.

Пищит телефон. Уирлинг извиняется и смотрит на экран. Электронная почта. Инструмент связи, не актуальный добрые полторы сотни лет, Уирлинг сохранил, чтобы перечитывать старые письма: предложения о контрактах, добрые отеческие наставления первого агента, переписку с девушками. Его адрес знали единицы.

Тема внушает тревогу: «Прекрасный день для истины».

Крест на шее. XI.10. Твою мать!

10 ноября протокол «Колесница Амона» яркой вспышкой пробуждает Уирлинга от виртуальных каникул в Дуате. Крышка саркофага бесшумно открывается, над Уирлингом склоняется доктор. Сперва Уирлинг не придает значения выражению лица эскулапа. Глаза еще не привыкли к искусственному холодно-белому свету временной усыпальницы, сгибы локтей саднит от введенных трубок, послеоперационные швы побаливают.

Затем доктор начинает говорить.

Страшные слова заставляют Уирлинга дернуться и вскочить. Он перекидывает ноги через борт саркофага и спрыгивает на пол. Левая нога выдерживает нагрузку всего секунду. Уирлинг падает, увлекая за собой подставку с капельницами. В шоке ползет прочь от саркофага, не в силах поверить в случившееся, и размотавшиеся бинты тянутся за ним.

– Вы подписывали документы, мистер Уирлинг, – говорит врач. – Вы знали о возможном Уаджет. Пожалуйста, успокойтесь, волноваться после пробуждения вредно!

Вбежавшие во временную усыпальницу санитары хватают Уирлинга под руки, кладут на кровать, фиксируют ремнями. Уирлинг рычит и сопротивляется. Проиграв битву, он по очереди напрягает мышцы, пытается понять, что изменилось в его теле. Левая нога онемела. Бедро до колена не ощущает ничего, кроме легкого покалывания. Уирлинг шевелит пальцами, вертит ступней. Получается, пусть и не без труда. Отчего же тогда так ослабло бедро?

– Что вы со мной сделали?

– В систему проник вирус, – доктор щелкает клавишами, саркофаг отзывается мелодичным попискиванием. – К сожалению, никто не застрахован от этого.

– Что он делал?

– Обманул протокол орошения. Ваш саркофаг не поддерживал жизнь в отдельных участках тела. Повреждены левая нога, почки, легкие. С последними двумя проблемами мы справимся, обещаю. Повтор протокола открытия канопов оплатит «Озирис».

– А нога? – хрипит Уирлинг.

– К сожалению, здесь мы бессильны. Если вас устроит такое объяснение, мышцы в вашей ноге высохли. Мумификация и орошение – основополагающие принципы. Они были нарушены.

Уирлингу противно вспоминать, что было потом.

Двадцать долгих месяцев протоколы «Озириса» работали против него. Жидкости орошения смешивались в ядовитые коктейли, сенсоры игнорировали отмирающие органы, нога сохла и сморщивалась.

Источник вируса не нашли.

Знайте же мудрость пустынных стран, где устроил свой дом Хапи. Нет жизни без влаги, как нет и вечности без течения в красных каналах смертного тела. Смена сезонов влечет разливы, и цикл их непрерывен, даровать же бессмертие человеку способен лишь «Озирис». Помните: смерть достойна не презрения, но уважения. Каждый обязан гостить в другом царстве, но каждый может вернуться из него.

Знайте также, что милость «Озириса» не одинакова с милостью обещанного рая. «Озирис» не требует покаяния. Он желает, чтобы благо и порядок Дуата распространялись в мире по эту сторону.

Не злословьте против «Озириса».

Не разрушайте добро «Озириса».

Не отказывайтесь от даров «Озириса».

И будете чисты.

Остаток интервью тянется мучительно долго. Уирлинг не выдает волнения, но его ответы уже не так вдохновенны. Журналистка чувствует его усталость и нетерпение, но не спешит отпускать.

На прощание Уирлинг вновь целует ей руку.

Он знает, что излишне громко стучит тростью, если торопится. В подтрибунных помещениях стук усиливается эхом. Уирлинг находит свободную комнатушку – по всей видимости, запасную раздевалку, садится на лавку, вставляет наушник и включает присланное видео.

«Раз, два, три, запись!»

Голос искажен.

Мужчина сидит на стуле. Единственный источник света скрывается за кадром. Яркий луч ложится на сгорбленную фигуру сзади-сбоку, не давая разглядеть лицо, но поза сидящего понятна, в ней угадываются нервозность, подавленность, страх.

– Меня зовут Альберт Уоррен Диллэйн. Я работаю на «Озирис».

– Продолжайте. Зачем вы здесь?

– Меня удерживают силой.

– Продолжайте. Каковы мотивы похитителей?

Закадровый голос использует «captors» вместо «kidnappers».

– Они требуют раскрыть истину.

Пленник надолго замолкает, но закадровый голос не понукает его на этот раз.

Уирлинг распускает узел галстука и расстегивает две верхние пуговицы. Ему становится не по себе, но оторваться от экрана невозможно.

Не приведи бог, кто-то зайдет!

Вспоминается мама. Она всегда говорила так: «Не приведи бог». Мама не дожила до изобретения протоколов «Озириса» каких-то пять лет.

– Они просят рассказать об инциденте с Уаджет, – наконец, подает голос Диллэйн.

– Хорошо. Продолжайте. Каком именно?

– Уаджет Роба Уирлинга.

Уирлинг догадывался, к чему все идет, но тихий голос пленника все равно звучит, как гром с ясного неба.

– Продолжайте.

– Меня подкупили. Дело в том, что Уаджет невозможен без саботажа. Любой инцидент в «Озирисе» – следствие внутренних, а не внешних причин. Иногда решение принимается жрецами, иногда одиночка действует по своей инициативе или ради денег. Так действовал я. Мне передали вирус, и я внедрил его. Меня не поймали.

– Сколько вам заплатили?

– Достаточно, чтобы