увидели кровь, увидели лица, увидели закрытые глаза и… почувствовали боль. Точно это ему, капитану Россикову, сейчас пробили грудь, оторвали руку, ногу, ему, обещавшему своему командиру беречь мальчишек… Всё. Не стало мальчишек, не видели глаза капитана мальчишек — солдат видели. А смерть солдата — смерть обычная. — Окапываться! — кричал капитан, уже без сантиментов и боли, когда глаз его замечал еще одну маленькую мальчишескую смерть. — Быстрее! — одно утешало, снаряды и мины ложились вразброс, по всему берегу, и больше летели на опустевшую деревушку. Лишь несколько снарядов упали возле окапывавшихся курсантов, но и их оказалось более чем достаточно. Пять человек.

Гаубицы и минометы замолчали.

— Воздух! — разом несколько криков. Самолеты налетели как ниоткуда. Но и они, не знавшие, кто отогнал пехоту за Ургу, принялись солить бомбами окрестные рощи и лес, уверенные, что там под кронами деревьев засела русская армии. Самолеты исчезли. Какая-то одна бесконечная минута затяжной тишины. Без слез, курсанты уложили в ряд убитых товарищей — без слез и без слов — накрыли их побелевшие лица.

— Немцы! — разом прокатилось по окопам. Враг пошел в атаку. Больше полка пехоты — полторы тысячи, на глаз прикинули Россиков и Старчак. И десять танков. И вся эта мощь — на две с половиной сотни парней.

Масса эта двигалась непреклонно к мелководью, через которое еще недавно бежали выбитые из деревеньки немцы — двигалась на окопавшийся на опушке сводный отряд.

Вот когда артиллеристы на деле показали, чему их научили. Полковник Стрельбицкий уже на ходу за один месяц перекраивал учебную программу, обучая курсантов работать одновременно по трем и даже четырем танкам, еще летом расчеты учили противостоять танку один на один. «В бою — так не будет», — сказал тогда начальник училища, и весь сентябрь курсанты целыми днями отражали атаку сразу нескольких машин.

Батарея Базыленко выкашивала вражеские цепи шрапнелью, батарея Носова била прямой наводкой по танкам.

В этом бою немцы оставили на берегу и водах Угры более трехсот солдат и офицеров убитыми. Три танка и броневик догорали в поле.

Сотня курсантов и разведчиков… сто молодых ребят, комсомольцев — такая была цена еще одного дня. Драгоценного дня, позволившего курсантам, что заняли Ильинский рубеж, укрепить и замаскировать недостроенные доты и вырыть до того существовавшие лишь на плане окопы.

Немцы отступили. Отступили к Стрекалово и курсанты с разведчиками. Минометы и гаубицы пристрелялись к нашим окопам. Штурмовики и бомбардировщики квадрат за квадратом бомбили рощи и лес, и берег бомбили. Не могло поверить гитлеровское командование, что против них пара сотен бывших школьников — в это невозможно было поверить, настолько слаженно и мужественно держали курсанты переправу.

Железным колесом, сменяя танки самолетами, самолеты танками, шаг за шагом, перемалывая русскую землю грубыми шипами, враг шагал по Варшавскому шоссе к Москве.

— Пора уходить, — разглядывая в бинокль вражеские линии пехоты, сказал Старчак. — У меня и так тридцать пацанов осталось. Примем бой и тех не досчитаюсь. Да и твои курсанты не о трех головах.

Из тыла к Стрекалово подъехала полуторка со снарядами. Из полуторки выскочил начальник политотдела училища Суходолов.

— Здравия желаю, Яков Иванович, — поздоровался с Россиковым, познакомился со Старчаком. — Ну что, командиры? Что делать думаете? Там ребята у Ильинского жилы рвут, укрепления строят. Рубеж совсем недостроенный. Не успели до войны. Еще денек парням подарите?

— Может и два, Георгий Михайлович, — отвечал Россиков. — Только дорогóй это станет нам денек. Сотню уже похоронили.

— Там на Ильинском, — отвечал комиссар, ребята тоже гибнут. Район укрепляют под бомбами. Точно у немцев бомбам счета нет.

— Как у дурачка фантиков, — глядя больше на карту, эхом произнес Старчак. — Вот что, товарищи, я предлагаю. Артиллерия пусть идет перекатами, поорудийно. А мы отступим к реке Изверь. Там рубеж будет покруче, чем на Угре. Там и окопаемся, — и пальцем в карту ткнул, как точку поставил.

— Добро, — Россиков поднялся. — Курсанты, слушай мою команду!

* * *

15 километров — от Стрекалово до переправы через Изверь отступал сводный отряд, а за ним по собственной крови ползла немецкая пехота, и дымились их подбитые танки и бронемашины.

— Хоть бы одна тучка. Дождя бы, — говорили меж собой курсанты, когда хоронились от штурмовиков и истребителей. Немецкие асы не брезговали погоняться и за одним курсантом, если замечали, кого-нибудь на голой земле. Гнали и «резали» из всех стволов, как косой дождь осеннюю листву. Но нет. Ясно, безветренно. Небо чистое. И багрово-красные деревья. А на земле, под деревьями лежали, точно опавшие листья, желто-зеленые гимнастерки… не зарытые в землю, не похороненные, лишь прикрытые серыми шинелями не по росту, лежали мертвые мальчишки. Велики оказались розданные курсантам шинели.

Небо, земля — все несло смерть. Казалось на всём белом свете они одни, и на них одних брошены все силы врага. Защищая эту тонкую нить Варшавского шоссе, отступая по ней медленно и осторожно, как ступает канатоходец по натянутому канату, курсанты и думать не думали, что выше шоссе, в Детчино, насмерть стоит 312-й стрелковый полк. Стоит, защищая фланг Ильинского рубежа. Отступит полк, сдаст позиции и окружены и раздавлены будут курсанты. Но красноармейцы знали, за что они стоят насмерть. Да, за Родину, да, за Москву, но и за этих семнадцатилетних мальчишек они тоже стояли. Политруки доступно объяснили красноармейцам, чьи фланги они прикрывают. И только услышав, узнав это, сорокалетние мужики, советские солдаты, у кого сыновья по возрасту подстать этим курсантикам — стояли и держали Детчино, точно за своих родных сынов стояли.

Еще 5-го октября пустое шоссе 7-го казалось муравьиной тропой. Грузовики подвозили передовому отряду боеприпасы, еду, подкрепление, увозили раненых. Каждый рейс был как последний: с неба штурмовики, с земли пушки и минометы.

Водитель только и успел остановить машину и выпрыгнуть из кабины, когда машина полная снарядами загорелась от попадания мины. Курсанты, что собирались разгружать грузовик — откатились, как и водитель.

Лишь один человек, секретарь партбюро дивизиона, политрук Иванов, бросился не от машины, а полез в кузов.

— Комсомольцы! — надрывал он связки, — айда обратно! Снаряды нужны! Чем немца бить