Андрей Стебаков Всего лишь одна ночь…
Порой человек пишет то, о чём он не может говорить…
Всего лишь одна ночь…
***
Нестерпимый жар, исходящий от раскалённых камней городской площади, обжигал лицо молодого монаха-францисканца, тщетно пытающегося найти следы греховности среди кучи мокрого пепла, обожжённых костей и наполовину сырой человеческой плоти. Лишь один человек в сером облачении с капюшоном и в сандалиях на босу ногу стоял среди едкого дыма и невыносимого смрада, исходящего от обожжённых кусков одежды, человеческих останков и дохлых крыс, которые из собственной жадности подыхали на раскалённых камнях в поиске лёгкой добычи. Всю свою жизнь молодой человек нёс в народ проповеди апостольской бедности, аскетизма и любви к ближнему, пока не получил послушание изучения борьбы с преступлениями против Бога, Церкви, ереси и ведовства. «Да, простит вас Господь…» — чуть слышно сорвалось с губ францисканца.Сложно представить, что переживал молодой монах, достигнув окраин средневекового Магдебурга. Даже на подступах к городу он не переставал озираться, ускоряя свой шаг по направлению к шуму и свету, в надежде поскорее выйти из густеющего сумрака. Шепча молитву, он изредка замечал среди чернеющей листвы отражения огней в глазах ночных хищников, сопровождавших его на протяжении всего пути. Служители церкви негласно провозгласили вервольфов и волков исчадиями ада, объявив им священную войну. В ночь полнолуния городская округа словно оживала. Хор волчьих голосов при полной луне словно брал целый город в плотное кольцо. И чем темнее становилось, тем плотнее это кольцо сжималось. В народе считалось, что дьявольский вой оплакивал души грешников, чьей участью был освящённый огонь костров инквизиции. «Благодарю, Господи, за милость Твою, за то, что уберег от хищных зверей», — первое, что прошептал молодой монах, продвигаясь к городской площади. Сейчас же среди густого пара, исходящего от обильно поливаемых камней площади, перед пришлым монахом возвышалось здание городской ратуши. Языки пламени многочисленных факелов отражались в чёрных оконных проемах готического силуэта строения, утопающего в сумраке ночи. Францисканец тщетно пытался отыскать малейшие признаки жизни вокруг и внутри ратуши, как вдруг от силуэта здания отделилась остроконечная фигура. Это был не кто иной как почтенный монах по виду доминиканец в остроконечном капюшоне, покрывающем голову и половину лица. Доминиканец молча указал следовать за ним. Чем ближе религиозные братья подходили к городской ратуше, тем отчётливее виднелась тонкая полоска слабого света, пробивающаяся сквозь узкую щель неприметной двери. Тяжёлый скрежет закрываемой двери прервал щелчок массивного засова. Гулкие шаги, отзываясь эхом, уходили вглубь винтажной лестницы. Молодой монах-францисканец старался ступать как можно осторожней, словно боясь разбудить неведомых обитателей древнего подземелья. Песок предательски поскрипывал на отполированных ступенях, а гулкое эхо шагов только усиливалось. Чем ниже спускался молодой монах, тем тяжелее и зловоннее становился воздух. От недостатка кислорода начиналась кружиться голова, а от запаха гнили проявились первые признаки подступающей тошноты. Наконец, лестница уперлась в деревянную дверь, скрывающей боль и ужас происходившего за ней. Поток зловонного воздуха со свистом ударил в грудь молодого монаха, а вместе с ним вырвались десятки нечленораздельных голосов и стонов вопрошавших людей. По обеим сторонам длинного коридора сквозь решетки камер торчали искалеченные гниющие руки обитателей подземелья. В каждом взгляде стариков, мужчин, женщин и детей