да недоношенными…

Несмотря на нерадостные мысли, тепло камина и вино согрели и разморили меня. Мне было лень вставать и подниматься по лестнице в свою комнату; я просто сидел, прикрыв глаза и подперев кулаком щеку. От нечего делать я начал прислушиваться к разговору за соседним столом. Там сидели какие-то крестьяне, может быть, хозяева телег, что я видел во дворе.

— … И ведь говорили ему — не езди через Черную Грязь, тем паче на ночь глядя, — рассказывал один из них. — Но вы же знаете Иштвана — дурной, ни бога, ни черта не боится. Вот и отец у него такой же был. Так вот, значит, напрямки через болото-то и поехал…

— Как напрямки? Напрямки потопнешь, — возразил другой.

— Ну, не совсем напрямки, по старой гати, — уточнил рассказчик.

— А она нешто все цела? — удивился недоверчивый.

— Так то ж, почитай, тридцать лет назад было, — — напомнил третий.

— А она и посейчас цела, — возразил рассказчик. — Никто ее лет сто не чинил, не латал, а она все лежит, и не сгнила, и в болото не ушла. Да и кто и когда ее проложил, тоже неведомо. Вот и смекай… Так вот, поехал, значит, Иштванов отец через Черную Грязь, а погода была ну прям как сейчас — дождь, ветер, темень хоть глаз выколи, и только молнии во тьме сверкают…

— Сейчас нет молний, — перебил все тот же скептик.

— А тогда были… Значит, едет он, едет, а вокруг все болото, и только камыши на ветру шуршат, да булькает что-то.

— Знамо дело, дождь идет, вот и булькает, — не унимался недоверчивый.

— Да помолчи ты! — не выдержал третий. — Сам рассказывай, если такой умный!

— … Значит, час едет, два едет, три, и чует — неладно что-то, — продолжал рассказчик. — Тут в объезд-то за три часа доехать можно, а напрямки и часа не будет. Это ежели днем, при солнышке… А болоту все конца-краю не видать. И только хуже кругом становится. Коряги какие-то страшные из воды торчат, словно мертвецы костлявые руки тянут… никто этих коряг днем не видел, а сколько раз ездили… Грибы какие-то круглые, белые да склизкие — не то грибы, не то яйца паучьи, да только не хотел бы я с тем пауком встретиться… И огромные пузыри в грязи вспухают и лопаются, и дух такой тяжелый идет, будто от утопленника, ежели его через месяц выловить…

— На то и болото, чтоб… — не выдержал скептик, но, видно, кто-то пнул его ногой под столом, и он замолк.

— Уж и конь храпит, морду воротит, будто волков чует или похуже чего… Тут и Иштванов отец оробел, хотел назад повернуть, да только куда повернешь-то? Гать-то узкая, прямиком в трясину и съедешь. Едет, значит, дальше, не столько едет, сколько коня хлещет, совсем не идет конь… И вдруг совсем стал и ни с места. Пригляделся он…

— Конь?

— Отец Иштванов, дурень! Пригляделся и видит — дороги-то дальше нет! Прямо в трясину гать уходит. Только жижа черная впереди булькает. Что делать? А конь стоит, аж трясется весь. Вдруг как заржет страшно, да на дыбы, да как рванется назад скакать — да вместе с телегой в болото и сверзился. Конь с телегой в одну сторону, Иштванов отец в другую. Конь-то быстро потоп — а уж как ржал! ровно ребенок плакал! — а мужик все в грязи барахтается, за камыши хватается… Да только не камыши это. Стебли жирные, мясистые, все слизью покрытые, и словно бы в руке извиваются… И вдруг видит — кочка какая-то, или островок небольшой, а на островке том коряга здоровенная, цельное дерево засохшее, да такое уродливое — жуть. А у подножья его — будто бы камни круглые, мохом поросшие. Ну, он и думает — выберусь на сухое, пересижу на камнях до рассвета, а там посмотрим, как дальше выбираться… И, значит, уцепился он за водоросли, что кругом островка росли, да на сушу-то и выполз. А тут как раз тучи разошлись — дождь-то, кстати, давно уж кончился — и луна островок-то осветила. И увидел Иштванов отец, что не камни это, а черепа человечьи…

— Свят, свят! — пробормотал кто-то впечатлительный из слушателей.

— Повернулся он, чтобы бежать — хотя бежать-то некуда, топь кругом — а чувствует, ровно держит его кто-то пальцами костяными. Глянул он вниз — а дерево корень из земли выпростало и за ногу его ухватило! Воззвал он тут к святым силам — об чем раньше-то только думал? — а сзади ему голосом скрипучим: «Ты их не зови, они тебе не помогут. Ты сам ко мне пришел, никто не неволил». Он, конечно, от страха едва на ногах стоит, а все же нашел в себе силы, спросил — а ты кто? «Кто мое имя услышит, тот жив не будет, а живые Хозяином болота величают». «Отпусти меня, Хозяин болота, — взмолился Иштванов отец, — коня забрал, телегу забрал, на что тебе я?» — «А вот скоро узнаешь». — «Отпусти, не губи душу, дам за себя откуп!» — а сам думает: что угодно отдам, лишь бы выпустил. «Откуп? Что ж, откуп — это можно. Отдашь мне то, чего в доме своем не знаешь. Согласен?» — «Согласен!» — кричит мужик, а сам думает: «Вот глупое чудище! Да чего ж я в доме своем не знаю, ежели своими руками его по бревнышку сложил? Разве жена прикупила чего, пока я в отъезде был? Все одно продешевило чудище, достанется ему безделушка бабская…» И тут же разжался корень, и упал Иштванов отец, да головою об череп стукнулся, и в глазах у него все помутилось… А как очнулся, видит — солнце светит и лежит он в канаве у дороги по ту сторону болота. И уж такого страху ночью натерпелся, а тут, при солнышке-то, сумневаться стал: мол, коня с телегой утопил, да сам выбрался, а остальное во сне привиделось… Да только лоб потрогал — шишка. И, чувствует, в другой руке все еще держит водорослей клок. Взглянул — а это не водоросли, а мокрые волосы человечьи… — рассказчик сделал паузу, которую никто не осмелился нарушить. — В общем, без лошади, конечно, худо, но на третий день доковылял-таки он до дома. А там жена его встречает, на крыльцо выбегает, вся прям светится. «Сын, — говорит, — у нас родился! Первенец!» Это, значит, за те полгода, пока он в разъездах-то был… Вот тут-то он и понял, чего в дому своем не знает… Да… Так что Иштван на самом деле не старший. Второй он. Два года спустя родился.

— А с первым что стало? — робко поинтересовался один из крестьян.

— Кто ж знает… Подходят к колыбельке, а она пустая. И только дух такой нехороший, ровно тиной болотной несет… Соседям сказани, что помер, и даже пустой гробик похоронили, чтоб разговоры не шли.

Я усмехнулся. Мне уже доводилось слышать эту легенду, правда, имя там было другое. Хотя… этот крестьянин ведь не назвал имени. Он именовал героя истории «Иштванов отец». Так что, в принципе, это мог оказаться и тот же самый… Впрочем, неважно. Каждый рассказчик страшных историй уверяет, что это случилось именно в его деревне, с его соседом или родственником. Это придает байке достоверный вид.

Впрочем, так ли я уверен, что это байка? Я не из тех суеверных дураков, которые