упившийся одинокий путник склонился над миской похлёбки и с трудом удерживал голову ровно; тучный трактирщик скучал у очага, помешивая что-то в казане. Я направился к нему.

— Комнаты есть? — спросил я.

— Одна, — бросил тот через плечо.

— Много гостей?

— Не жалуюсь.

— Подай пинту пива. Светлого.

Толстяк окликнул кого-то. Из подсобки выбежал паренёк и принял у хозяина заведения поварёшку, а халдей подошёл к стойке. Окинув меня хмурым взглядом, он выставил кружку пива.

— Два денье, — сказал он.

Я выложил на столешницу три монеты: два денье и один ливр. Трактирщик зыркнул на меня из-под заплывших век, но деньги забрал молча.

— Я ищу алианца. — Я отхлебнул из кружки и поморщился — пиво отдавало сильной горечью.

— Шлялся тут один, — кивнул халдей. — Снял комнату на наделю, но уже как два дня не объявлялся.

Я выложил на стол ещё один ливр.

— Беру свободную комнату. Подай туда, — я указал на свободный стол у окна, — что-то горячее. Два блюда. И бутылку доброго вина.

Трактирщик сгрёб монету, проверил ту на зуб и довольно крякнул. На фразу мою он никак не отреагировал. Я забрал кружку и занял столик. Купцы продолжали жевать да сетовать на какого-то мытаря, содравшего с них круглую сумму. Путника вконец разморило и тот уткнулся носом прямо в тарелку с супом, а троица собиралась покинуть трактир. Один из них подошёл к трактирщику, второй встал подле купцов. Мне не хватило секунды, чтобы поджечь поток: оставшийся за столом игрок в кости вскинул руку, и я захлебнулся от боли в груди.

«Ловчий…»

Виргельхольм — тёмное пятно в истории братства. Я битый год колесил по Цвану и Нортиму в поисках ренегатов в компании Ловчих. Да что там я? В тот год круг старейшин собрал чуть ли не всех братьев, объявив возмездие. Тогда-то я сполна насмотрелся, как Ловчие лишают потока. Смотрел и думал, что буду готов к чему-то подобному, но видит Создатель к такому подготовиться невозможно.

Человек за столом сжал руку в кулак и в ушах у меня будто лопнула струна. Это не было похоже на опустошение потока — он всё ещё был при мне. Я ощущал каждый плод на раскидистой вишне, мог притронуться к любому из них, но поток больше не слушался меня. Словно чужая собака, которая прибилась на время, потеряв хозяина: она повиновалась мне, лизала лицо и давала лапу, но стоило объявиться хозяину, и пёс тут же бросился к его ногам, а я более не имел власти над животным.

Сталь блеснула и вот уже забулькал первый купец. Движение неясного силуэта и брызнула кровь из горла второго. Трактирщик тяжело рухнул на пол, а его убийца, перемахнув через барную стойку замер возле перепуганного паренька. Я отвернулся.

Ловчий внимательно наблюдал за мной. Он смотрел холодно, отрешённо, лишь плотно сжатые губы напряжены.

Я прыгнул в окно.

В полёте сорвал медальон Дейлы и, сунув серебряную пластинку в рот, раздавил шарик с ядом зубами. Нёбо и язык тут же онемели.

Алианский алхимик долго трудился над пробирками и ретортами, прежде чем создал нужный мне яд. Уж не знаю скольких он сжил со свету, но первых результатов смог добиться только спустя год. Лишь его вещество могло воздействовать на меня замедляя сердцебиение и дыхание настолько, что я проваливался в забытьё на несколько недель и по заверениям алхимика — даже клирики могли принять меня за покойника.

Убийца возник передо мной за миг до того, как я приземлился на ноги. Он выбросил руку и нанёс быстрый удар стилетом под пятое ребро метя в сердце. Брат попал бы точно в цель, окажись этот орган на своём месте, но Создатель пометил меня ещё в утробе матери, наградив situs inversus — так алхимик обозвал мой недуг, сообщив, что сердце моё находится справа.

— Покойся с миром, брат, — прошептал убийца и выдернул стилет.

Яд действовал быстро. Ноги подкосились, и я рухнул в снег. Глаза заволакивало пеленой, а я даже не мог их закрыть — веки онемели. Последнее, что я запомнил: алые капли, стекающие с четырёхгранного клинка и смазанный силуэт Тэсс у входа в торговую лавку. Владеющая выронила пальто и опустилась на колени.

[1] Павеза — большой прямоугольный щит с укосиной для установки его вертикально.