Словом «мышковать» он называл поиск пропитания. Любимой его пословицей была пословица про волка, которого ноги кормят. Вечером с кухни уносились кастрюли с супом, опустошался холодильник, комнаты запирались от незваных гостей, которые лучше татарина только тем, что не забирали весь продовольственный запас, не хватали девок в свои гаремы, кроме страшненьких и не рубили головы тем, кто посмел пикнуть или права качать. Нет! Нынешний гость гуманный.

Володя — не татарин. Хотя в каждом русском есть татарская кровь, если столько веков таскали татары русских женщин к себе. К нему относятся, как к баскаку, от которого лучше спрятаться и затаиться. Авось, минует нас чаша сия. Хотя, чтобы миновало, такого не припомнится. Мало самим. Аппетит же у Володи бездонный. Он съест столько, сколько есть на столе. А когда ничего не останется, сметет крошки и отправит их в рот.

Слава и Толя — четверокурсники-филологи. С четвертого курса расселяют по двое в одной комнатке. Толя из города. Из дома приезжает с унылым портфелем, в котором лишь конспекты и книжки. На выходные и праздники он ездит домой, а в понедельник возвращается. Слава, груженный, как ишак, приезжает из деревни, которая в далеком районе. Привезти легче, чем сохранить, использовать только для собственной пользы и желудка. К деревенским отношение особое. Они везут из дома еду.

Вечером Слава жарит картошку на сале. Для него это самая вкусная еда. И предвкушает скорое наслаждение. Толя с книжкой. Больше он ничего не умеет делать, потому что он городской, то есть не приспособленный к практической жизни. Слава даже не осуждает его за это, но относится с пониманием. Деревня — становой хребет России. Парить, жарить, кипятить, варить можно только на кухне. Кухни есть на каждом этаже. Там стандартный набор: три электрических плиты и два холодильника.

В комнатах держать плитки и кипятильники запрещено. Время от времени устраиваются рейды по изъятию. Слава, как деревенский житель, привык жить не по законам, а по житейскому разуму. А здравый разум всегда выше любого закона. И хитрее. Этот здравый разум подсказывал ему, что готовить что-то на кухне, значит, готовить для других. И тогда того, что он приволок из деревни, не хватит и на неделю. Плитку днем он прячет под матрасом. А вечером, если нагрянет проверка, всегда приоткрыто окно для вентиляции. И плитка быстро оказывается за окном. Там для нее приготовлен крючок.

Везде ищут. Под тумбочками, под кроватями, но под подоконник с уличной стороны еще никто не догадался заглянуть. Вот вроде пахнет жареным, а ничего нет.

Толя и Слава переговариваются шепотом. Под порогом лежит пальто, чтобы запахи не улетучились. Но вот только сковородку не заставишь замолчать. Она шкворчит. Стреляет жиром. Но на плитку пальто не накинешь. И намордника не наденешь. Надеются, что пронесет.

За дверью раздается какой-то шелест. Толя и Слава глядят друг на друга, потом на дверь. Кажется, что даже стук сердца может выдать их. Как назло, громко стрельнул жир. Не мог немного подождать! До чего же бессовестно с его стороны. Предатель! Представляют Володю, приложившего ухо к двери, а потом ставшего на колени. То ухо, то нос он старается протолкать щель между дверью и полом. Глядят, не появится ли частица его тела. Слава — атеист. Он матерится. В душе. А Толя: «Господи! Пронеси!»

— Пацаны! Ну, я же знаю, что вы в комнате, — раздается вкрадчивый голос за дверью.

— Открывать придется, — шепчет Толя. — У него нюх, как у собаки. Всё равно не уйдет.

У Славы грустные глаза. праздника души и желудка опять не получилось. Даже мысль о том, что он делает благое дело, не радует его. Ну, не готов он к роли святого. О картошке на сале вскоре придется забыть. Он не успеет даже насладиться ее ароматом.

Наглый и требовательный стук. Так стучатся служители закона и грабители. Не откроете — выломаем дверь.

— Ну, я же знаю, что вы здесь! — возмущается Вова. — Ну, кончай наглеть! Открывайте!

Открывают двери.

— Решили зажать?

Вова, широко улыбаясь, стоит на пороге. Очки его блестят от предвкушения скорого счастья.

— А запах?

— Причем тут запах? — возмущается Слава. — Ну, немного придремнули. Не услышали.

Слава зевает и старается ногой незаметно отодвинуть пальто. Но Вове нет никакого дела до его ноги. Но Слава делает это неуклюже. Вова заметил и усмехается:

— На полу что ли спали?

Слава наклоняется и, тяжело кряхтя, относит пальто в стенной шкаф. Долго его там пристраивает.

— А при чем тут на полу?

Обижается. Но неохотно как-то. Еще один их секрет перестал быть секретом. Опыт Баяндина расширился.

Взгляд его уже прикован к плитке, где под крышкой томится картошка. На двоих такое это не по-человечески. Он рад. Искренне. От все души.

Слава как-то мгновенно превращается в старичка, уставшего от жизни, бесконечных пятилеток и коллективизации.

Кряхтя, он несет сковородку к столу. Кажется, что он тащит целый мешок в полцентнера весом. Буханке хлеба, рассчитанной на два дня, сейчас придет конец. Опять непредвиденные расходы. В конце концов, мог бы приходить хотя бы со своим хлебом.

Как и положено гостю, Баяндин сидит на центральном почетном месте. Ближе всех к сковородке. Вместе с картошкой он цепляет кусок сала. Выбирает самый большой. Хлеба ему хватает на три куса. Понятия об элементарном этикете у него отсутствуют. Заводит речь про семинар и прочую белиберду. Как он хорошо выступил. Славе и Толе это неинтересно. Они думают о картошке, о сале, о том, как всё это быстро исчезает. Кусочком хлеба Баяндин протирает сковородку до чиста. Прикрывает глаза.

Сгребает крошки со стола и забрасывает в рот. Теперь на столе стерильная чистота. Оглядев стол, он поглаживает пузо и весело произноси, при этом нагло подмигивая:

— Хорошего помаленьку!

Слава плетется с чайником к раковине. Чайник он тоже привез из деревни. В нескольких местах у него отбита эмалировка. Он согнулся. Его можно понять. Такой кайф обломали!

— Будешь чай? — вяло спрашивает у Баяндина, уже решив, что чай будет без сахара.

Много чести! Да и лишиться сахара это уже будет слишком много для одного вечера.

— Пацаны! Девчонки из пятьсот тридцать второй компот замутили. Я был на кухне. Уже готов должен быть.

Бодрый и уверенный, он выходит. За дверью икает. Для Славы и Толи это как удар по почкам. Ложатся. Настроение убитое. Праздника не получилось. Даже запах бесследно исчез. Толя открывает «Сагу о Форсайтах». Слава зевает. Представляет родной дом. Потом поворачивается к стене и тихонько сопит. Как ребенок, у которого отобрали любимую игрушку. Он подогнул ноги и кажется маленьким, как старичок. За окном