— Ну, други, курс — чистый норд!
Полет к Северному полюсу начался.
Ревут моторы. Говорить трудно, да никому и не хочется. Все пристроились поудобнее. Каждый думает о своем.
Внизу потянулись заснеженные поля, щетинки лесов, деревушки — такие же заснеженные. Скорость отличная — двести километров в час! Самолет изрядно качает.
Иван Дмитриевич, примостившись на мягком тюке, блаженствует. Дела остались там, на земле — хотел бы что-то сделать, да уже невозможно. За стеклом иллюминатора темнеет крыло самолета. Огромное, оно закрывает полнеба и почти всю землю. И Ивану Дмитриевичу вдруг вспомнился первый виденный им в жизни самолет.
Это было в родном Севастополе. Он, еще мальчишка, с дружками бегал на Куликово поле, где знаменитый авиатор Уточкин демонстрировал свои полеты.
Весь Севастополь — в колясках, фаэтонах и пешком — спешил на это зрелище.
Денег на билеты у них, ребят, конечно, не было, и они смотрели с забора.
Из небольшого сарайчика выкатили что-то хрупкое: не то стрекозу, не то этажерку. Потом быстрой походкой вышел Уточкин. Невысокий, рыжеволосый. Сняв шляпу-канотье, он поклонился публике и ловко вскочил на сиденье, как извозчик на облучок. Пристегнулся ремнем.
А они все замерли. Взлетит или не взлетит?
Отчаянно затрещал мотор, аэроплан окутался сизым дымом и побежал по полю, быстрее, быстрее… И вдруг оторвался от земли!
Что тут поднялось! Все закричали:
— Ура-а!! Летит! Летит!!
Уточкин взлетел метров на сто, сделал круг над полем и послал сверху публике воздушный поцелуй.
Как он, мальчишка, завидовал этому бесстрашному авиатору! Вот бы ему примоститься на аэроплане, хотя бы с краешку! Разве мог он тогда подумать, что придет время, когда он полетит, и не на легонькой «этажерке», а на таком мощном самолете! Да куда?! — на самую макушку Земли, на Северный полюс!
* * *
Пять часов лета, и позади осталась тысяча километров. Тысяча километров облаков, дождя и мокрого снега. Только на подлете к Холмогорам немного прояснилось.
Аэродром на берегу Курополки, одного из рукавов Северной Двины. Снег глубокий, но у самолетов двухметровые колеса, и это для них не помеха. Вздымая снежные буруны, машины одна за другой идут на посадку.
Самолет Головина уже здесь. Едва подрулили к нему, как набежали люди — колхозники-поморы. Раньше всех, конечно, ребятишки — народ шумливый, любопытный.
— Пошто летите-то? Долго ли гостить-то будете? Долго гостить не хотелось.
— Вот переобуем самолеты, поменяем колеса на лыжи, и в путь-дорогу.
— В какие края-то?
Вопросы неторопливы, как неторопливы и сами поморы. Узнав, что летят за дальние северные острова, к самому полюсу, одобрительно кивали. К далеким трудным походам они привычны. Поморы еще издавна на своих плоскодонных кочах вместе с вешней водой уходили под парусом в Бело-море бить тюленя. Ходили и дальше по студеным морям в поисках новых земель, богатых пушным и морским зверем. Это они, поморы, первые российские землепроходцы, проложили путь на Север. Первыми побывали на самых далеких островах. Но полюс!..
— Самолетом-то хорошо! Самолетам-то льды не помеха!..
Желали удачи.
Деревушка небольшая, но знаменитая. В этой Денисовке, в трех верстах от Холмогор, родился великий русский ученый Михайло Ломоносов. Отсюда сейчас лежит их путь к Северному полюсу, о покорении которого Ломоносов первым высказал мысль.
…Дел у четырех полярников хоть отбавляй. Сразу же отправились в Архангельск, на железную дорогу, Там пришел вагон с их имуществом и огромными пятиметровыми лыжами для самолетов.
Разгружали, перетаскивали по раскисшему снегу через пути, грузили на машины. Закончили уже в сумерках. Впереди было семьдесят километров кочковатой, ухабистой дороги. Женя Федоров сидел в кабине, крепко держа на коленях хрупкие приборы. А усталый водитель — молодой парнишка — совсем засыпал за баранкой и раза два чуть не съехал в кювет.
— Нет, так дело не пойдет, — сказал Иван Дмитриевич. — Ну-ка, Женя, потеснись. — И влез третьим в кабину. — Понимаешь, родненький, был и со мной случай, — обратился он к водителю, — в девятнадцатом, в гражданскую. Выбили мы со станции Знаменка деникинцев, и достался нам новенький, весь в коврах «роллс-ройс». Вскочили мы на него с браточками, дал я газ и — вдогонку! Несемся по улице — пыль столбом, мотор трещит, я жму «грушу» — гудок такой страшный, на другом конце города слышно. Только вдруг-
Теперь Женя Федоров мог быть спокоен за свои приборы. До самой Денисовки водитель уже ни разу не клюнул носом.
…В Холмогорах съестные припасы пополнили свежим мясом — хоть на первое время. Порошок из кур пусть себе будет порошком, а свежие телячьи отбивные ничем не заменишь.
Новый груз летчики принимали строго по весу.
— Все тютелька в тютельку, — уверял их Папанин.
Он невинно улыбался и бочком-бочком протискивался в самолет.
«Знаем мы тебя…» — говорили недоверчивые глаза летчиков.
Плотная фигура Папанина сейчас казалась еще полнее. Под шубой у него был припрятан свежекопченый окорочок. На полюсе пригодится! А самолет — ничего, потянет!
НА ПОРОГЕ АРКТИКИ
Восемь дней слякотная погода держала самолеты на берегу Курополки. И двенадцать — на краю материка, в Нарьян-Маре. Только в середине апреля смогли оторваться от весны, оставив ее на Большой земле.
Под крылом Баренцево море. Облака кончились. Внизу сплошное крошево искрящегося льда. Здесь ветер, должно быть, здорово поработал, если не оставил ни одной приличной льдины — так, на всякий случай… Ведь под брюхом у самолета не поплавки, а только лыжи. Темнеют разводья чистой воды, пенным прибоем белеют завалы тонкого льда.
Наконец показалась Новая Земля. Лучи солнца скользят по белоснежной спине острова. Сверкают сказочной голубизной нагромождения льда. Чернеют отвесы скал, глубокие ущелья. Они уходят вдаль, словно пунктир на бесконечной снежной карте.
…Прильнув к окошку, Петр Петрович