чувствовала, что таким образом мать уделит ей побольше внимания — она тем не менее была благодарна матери за каждый нежный взгляд, целовала ее руку, трогающую горячий лоб, просила посидеть и почитать хоть пять минут что-нибудь из сказок. Последнее удавалось крайне редко — мать вечно была занята стиркой, готовкой, кормлением детей и домашней скотины, которую они с отцом с трудом выкармливали, чтобы на столе всегда были свежие яйца, мясо, да немного денег от продажи кроликов и живой свинины. Но когда родилась третья сестра, Ивка поняла, что теперь ей ждать больше нечего здесь. Ей больше не получить хоть капельку от этого теплого, уже чужого очага. Ивке было невыносимо больно смотреть теперь на мать, провожающую ее на автобус в интернат с непрестанно орущим свертком, который мать нежно прижимая к груди, махала Ивке, стоящей одиноко за закрывающимися дверями автобуса и неотрывно смотрящей вслед спешно удаляющейся матери. Она уже не плакала при матери, но только автобус отделял Ивку от материнского большого мира, как из ее выразительных карих глаз брызгали первые слезы, а за ними целый поток с тихим скулежом, но, уже при подъезде к воротам интерната, слезы высыхали, на ее лице оставались лишь решительность и готовность к трудной одинокой жизни среди постоянных соперников за место лидера.

Конечно, матери сообщали об успехах Ивки, хвалили дочь, прочили ей очень успешное будущее, но мать лишь улыбалась, кивала головой и искоса посматривая на Ивку, старалась побыстрее закончить подобные разговоры и уйти. Ивка страдала от нарастающего материнского равнодушия родителей. Отец никогда не замечал ее, лишь, когда Ивка потопчется по его спине, разминая затекшие мышцы бывалого шоферюги, он погладит Ивку по голове и улыбнется в благодарность.

Когда одна из младших сестер пошла в первый класс, мать просила Ивку приглядывать за ней, но Ивка старалась не замечать этих скорбных больших глаз, везде ищущих старшую сестру. Она пряталась от сестры в столовой за головами одноклассников, старалась не попадаться на глаза на прогулке, гуляя с подругами возле аллеи с сиреневыми кустами, не соглашалась на просьбу провести в младшем классе «самушку» — самостоятельную работу с домашним заданием.

В седьмом классе Ивка влюбилась в мальчишку-одноклассника. Ее существование неожиданно наполнилось красками и необычайными ощущениями, вдохновляющими и призывающими любить все вокруг. Она даже стала ласковей к своим младшим сестрам, сшила для их кукол красивые платья из старой одежды. Ей хотелось всегда петь, и она пела, хотелось изрисовать все вокруг красивыми образами, которые ежесекундно проносились в ее голове — и она рисовала, вдохновенно, очень точно изображая людей, в том числе себя и его, того, кто подарил ей радугу жизни.

Мать не сразу поняла в чем дело, когда Ивка, окрыленная, приехала на выходной и стала с удовольствием помогать по дому, с готовкой, с сестрами и все время спрашивала можно ли ей уже закончить учебу и пойти на работу, например.

— Я хочу тебе помогать, буду работать и приносить деньги в дом.

— кем ты пойдешь работать, не закончив школу?

— ну не знаю, а куда меня возьмут?

Мать посмотрела на дочь, с удивлением отметив, как рано сформировалась ее женская плоть — большая грудь, бедра, все свидетельствовало о неуместной зрелости Ивки, как еще одной взрослой женщины в семье и мать с досады ляпнула:

— Только если проституткой пойдешь….

— А кто это — проститутка?

Мать рефлекторно закрыла рот Ивке шлепком по губам и грозно прошептала:

— Вот только попробуй, тварь!

Оторопевшая Ивка, ничего не понимая, скуксилась, но, сдержав слезы, продолжила чистить уже ненавистную ей картошку для жарки.

Колючая обида на мать не проходила в то воскресенье и Ивка не могла дождаться отъезда в интернат, где ее ждал симпатичный влюбленный мальчишка. Только с ним Ивка могла громко смеяться, кружиться, держась за руки, они бегали в летний кинотеатр, что в конце парка рядом с интернатом и подглядывали «взрослые ночные фильмы», после обеда вместе вели «самушку» у малышей, дежурили на главном посту и в столовой, брались за любые поручения — лишь бы вместе. Это было счастливое время за все семь лет, проведенных в интернате. На следующий год почти всем ученикам интерната предстоял перевод в другие школы, в связи с приездом детей- беженцев из Афганистана, которые будут теперь учиться в интернате. Ивке было грустно. Лето не радовало, как обычно, возможностью подольше быть рядом с матерью, купаться в море, наедаться сладкой клубникой и черешней, общаться со сверстниками из других хуторских дворов, играя в казаки-разбойники. Все было грустно. И даже влюбленность как-то поблекла, выгорела от июльских испепеляющих лучей. И мать больше ни разу не смотрела на Ивку ласково, только сердилась по всяким пустякам и старалась меньше общаться. Ивка опять была одна.

В одно жаркое утро ей пришла телеграмма, что он ее ждет у моря в пять вечера. Ивка была рада удрать из-под материнской нелюбви и помчалась на попутках на встречу. Она очень соскучилась. Гуляя весь вечер по берегу и набережной, с мороженым, потом с леденцами, Ивка странно чувствовала себя с ним — как будто что-то стало другим, как будто они совсем взрослые, но еще не умеющие ими быть по-настоящему. Ей так захотелось попробовать быть взрослой, не шутя, она видела, как многие парочки, гуляя, останавливались и начинали прикасаться губами друг к другу. Она приблизила свое лицо к его и закрыла глаза. Через мгновение почувствовала, как горячее дыхание и его губы прикоснулись к ее губам и сильно прижались. Ивке нечем стало дышать и она оторвалась от этого взрослого обжигающего ощущения и побежала прочь, заливаясь счастьем, расставив руки в стороны, хватая необъятный мир и упиваясь новым невероятным чувствованием происходящего.

— Что? Попробовала?

— Да!

— Понравилось?

— Да!

Ивка искрилась счастьем и это злило мать, встретившую дочь в девять вечера у калитки. Она с размаху дала Ивке пощечину. Но злость не оставляла, наоборот, накипала в уставшей матери. Она взяла с проволоки еще влажное с моря полотенце и отхлестала Ивку куда попадала. Та, испуганная, убежала к себе в отдельно отведенный сарайчик, который для себя уютно обставила еще в начале лета.

Рано утром, перед работой, мать ворвалась к Ивке и сквозь зубы процедила: «Дрянь, потаскуха. Не смей приближаться к младшим сестрам. Заразишь! Собери всю смородину с кустов и засыпь сахаром. Поняла, тварь?» Ивка спросонья лишь смотрела на вытянувшиеся в струнку губы матери и прислушивалась к откуда-то появившемуся треску в родном голосе, совсем еще