отпечаток.

— Не виновать себя! — Гана поняла, о чём он подумал. — Любовь не всегда бывает светлой, маё сэрце. Иногда она темнее самой чёрной ночи, и не щадит никого!

Притихшая и печальная, Яся задумалась о бабкиных словах. Прислушиваясь к себе, пыталась понять — смогла бы она ради своей любви пойти наперекор всему, порушить человеческие судьбы, как Христина. А сделав это — смогла бы быть счастливой?

Игнат по-прежнему не замечал её. Подавленный случившимися с Катькой переменами, он толком даже не радовался тому, что его избавили от проклятья. И Яся не могла его винить. Она почти смирилась, что ничего не значит для Игната, и поклялась себе, что забудет его, не станет отравлять себе жизнь неразделённым чувством.

Время от времени Яся притрагивалась к лицу, украдкой смотрела на руки, словно желая убедиться, что остаётся собой. Заметив это, Гана поспешила её успокоить, подтвердила, что всё действительно осталось позади.

Бабка выглядела усталой и бледной, но держалась бодро. Вернув Игнату кастет, рассказала про заключённую в него силу и велела спрятать.

— Держи его подальше, Игнаш. Он от владельца подпитывается. Много даёт, но много и забирает. И это нормально — за всё нужно платить.

— Значит, ты такой особенный… — Игнат коснулся пальцами черненого остова. — Будешь со мной дружить?

— Осторожней, Игнаш! — Гана неодобрительно наблюдала, как Игнат поглаживает кастет. — На нём, видишь, буковки? В них заговор. Его сильный колдун наложил, ничем не перебить. Это очень опасное оружие. Беспощадное. Не носи его без нужды, а лучше — спрячь.

— Интересно, откуда он у прадеда?

— Про то мы никогда не узнаем. Я уверена только в том, что он собирался использовать кастет против Христи, но не успел…

— Он начал, а я довершу! — Игнат рубанул кастетом воздух, и домовые Ганы порскнули по углам с испуганным писком. Дремавший прындик подскочил встрепанным колобком, замахнулся молоточком на невидимого врага.

— Осторожнее! — прикрикнула Гана. — Или ты не слышал меня, маё сэрца? Христина получила сполна. Разум её остался прежним, а тело подвело. Сделалось немощным, больным! Ты и сам знаешь, каково это. Помнишь себя после аварии? Это гораздо страшнее, чем смерть. А для ведьмы страшнее вдвойне!

— Христина не сможет колдовать? — догадалась Яся.

— Не сможет. И силу, и умения — всё праклён забрал. По делу и наказание. Забудь её, Игнаш. О себе думай. Жениться бы тебе, зажить своим домом. А за невестой дело не станет.

— И верно, сябрук! — прындик восторженно кувыркнулся. — Вон дзеўка сидит — чем тебе не невеста? Сосватаем её, пирушку закатим!..

— Тебе бы только пировать… — Игнат щелкнул крохотуна между рожек-колючек, и не взглянув на закрасневшуюся Ясю, снова заговорил о проклятье. — Баб Ган, а как сработал праклён? Как Христина его наложила?

— Да через платье же! Подробностей я, конечно, не знаю, но мыслю, что она обрядила в него невесту — подружку свою, которую предпочёл ей твой прадед.

— Значит, говоришь, беспомощная она? — задумчиво протянул Игнат.

— Как младенчик нарождённый! Останется в своём дому под присмотром вострухи и праха. Если они не решат поменять хозяйку.

— А он могут?

— Сами-то вряд ли, но если по вещице ихней забрать да кому другому подкинуть — перейдут к нему сразу, станут служить так же преданно. — бабка подмигнула Игнату, словно намекая на что-то.

— А её второй дом… заброшка… — решилась спросить Яся, — так и останется стоять?

— А что ему сделается? — Гана подошла к печи, поворошила в топке дрова. — А ты что же думала — исчезнет он? Как в сказке?

— И те, что внутри — останутся тоже?

— Ну да. Они ведь при доме посажены, Христинины служки. Привязка работает. Как сидели, так и будут сидеть. Что им еще делать. — бабка внимательно взглянула на расстроенную Ясю. — Почему спрашиваешь? Или пожалела кого?

— Мору. Запечную. Она мне очень помогла.

— За то ей благодарность пошлём — Малинка соберёт гостинчик, а печурник отнесет, он к ней, бывает, наведывается.

— А почему вы её к себе не заберёте? Сами же сказали, если вещицу взять, с ней и домовые перейдут.

— С кикиморой так не работает. Её место — там, где посажена. И присаду найти почти невозможно. Разве весь дом разобрать-порушить, но кто этим станет заниматься.

Они ещё долго разговаривали тем вечером. В печи поспевала картошка, мирно и уютно бормотал на огне чайник. Малинка вязала у бабкиных ног непонятное длинное полотно, и тоненько напевала без слов.

И Ясе постепенно стало казаться, что всё случившее — просто сон, удивительный и страшный, и когда настанет утро — исчезнет и бабка, и её домовые, и Игнат.

— Совсем сомлела, бедняжечка. Отнеси дзяўчынку ко мне, пусть отдыхает, — Гана улыбнулась Игнату.

Он нехотя послушался, подхватив на руки затихшую Ясю, понёс её в бабкину спальню.

Она вздохнула во сне, прижалась к нему щекой, и Игнат неожиданно разглядел, какая красивая и мягкая у неё улыбка.

Уложив Ясю, он постоял в нерешительности, а потом осторожно прикрыл её пледом, чтобы не мерзла прохладной осенней ночью.

Бесцветная — так он привык называть Ясю про себя — на деле оказалась отчаянной и бесстрашной. Не побоялась ему помочь, не испугалась Христины…

Что-то похожее на нежность шевельнулось в груди, а следом за ней впервые за долгое время пришло и спокойствие.

Не стоит тратить силы на месть Христине, — вдруг подумалось Игнату. — Нужно просто жить дальше…

Подглядывающая за ними в щёлочку Малинка метнулась к бабке — докладывать, и хатник довольно улыбнулся в усы.

— Неуж попался сябрук? — взвизгнул восторженно прындик. — Такую свадьбу закатим! Всех шешков созовём!

— Молчи, ёлуп! Свадьбы ему захотелось. Всему свой черёд. — рассмеялась Гана. — Почувствовать им нужно, понять — подходят ли друг другу…

— Подходят! Подходят! — в один голос завели Малинка и хатник.

— Так поторопим их, ага? — прындик подмигнул домовым. — Чего попусту время терять? А то будут решать до морковкиного заговенья.

— Я тебе потороплю! — шутливо замахнулась на него бабка. — Не вздумай приставать к Игнашу! Не лезь с пустыми расспросами. Счастье — оно что матыль**. Спугнешь — и нет его.

Счастье любит тишину.

*прыгажуня — красавица (бел.)

**матыль — бабочка (бел.)