рукой показать, словом, тогда проще выкрутиться… Пока что Бенасу везет, землемерки уже на зеленой попоне, их чемоданчики и теодолит в возке, остается самому вспрыгнуть на подножку, а потом уж устроиться на облучке.

— А мы поместимся? — спрашивает черненькая (она, пожалуй, разговорчивее). — Может, одной из нас сесть спиной, на сено? Может, водитель не поместится?

— Поместится, поместится, всегда так ездим, — говорит Бенас и, черт бы подрал его воспитание, опять краснеет.

— Тогда, может, посередине сядешь? — снова спрашивает черненькая, а белокурая уже подвинулась на самый краешек, черненькая переместила свое цветастое платье влево. — Пожалуйста, водитель, ваше место…

Все равно всегда останутся непонятливые люди! Вот попробуй сносно ехать, когда сидишь посередке, да еще между двумя такими землемерками, вдобавок незнакомыми! Дернешь вожжи правой рукой — упрешься локтем в белокурую, дернешь левой — в черненькую! Ведь, когда сидишь с краю, ухитряешься обе руки сбоку держать, как при косьбе.

— Мне лучше сбоку! — наконец выдавливает Бенас, потому что везет он и должен привезти справно.

— Да садись ты в середину! Так будет интересней, — смеется черненькая. — Или очень не нравится сидеть между двумя барышнями?

— Ничего… Раз так, могу и в середину…

Белокурая молчит, только смахнула на левый бок волосы, и правильно сделала, потому что Бенас, уже устроившись между землемерками, дернул вожжи и, если бы она эти волосы не прибрала, прихватил бы прядь вместе с вожжами.

Едут они по мощеной улице городка мимо булочной; в ней иногда, подменяя маму, работает прехорошенькая девушка по имени Йоланта, однажды Бенас со своим приятелем Йонасом долго ошивался в этой лавке, пришла и мама Йоланты, они и с ней поболтали — об учебе и всяком таком будущем, — ясное дело, больше болтал приятель Бенаса, потому что он и старше, и ростом выше, и лучше с людьми умеет обходиться. Мама шутки ради стала сватать за них Йоланту, та сказала, что сама себе выберет мужа (мать-то не знала, что они уже целых полгода за ней ходят). Йоланта, скажем начистоту, все-таки больше похожа на сегодняшнюю девчонку из учреждения, по-глупому хотела отгородиться в бабьем закуте, но была она чертовски хороша; за ней, она говорила, приударял один не такой уж мелкий чин; они решили написать ей по письму, который лучше напишет и получит ответ, тот пускай и дальше ухаживает и думает, как сплавить этого чина. А тот, кому она не ответит?.. Хоть и больно, но ведь надо, надо же иногда уступать место — ради святого или не святого спокойствия, а надо… Написали оба и оба в один день в один почтовый ящик опустили.

Ответила она приятелю Бенаса. Хоть убей, а Бенас по сей день не верит, что он не так интересно написал, ни черта, Йонас никогда не умел складывать слов, а Бенас располагал их, как японцы цветы, однако Йоланта ответила его приятелю, и Бенас, как они по-честному договорились, ушел с дороги, никогда больше не заходил в эту булочную, да и вообще с того дня возненавидел булочки…

Едут дальше молча, разговора все нету; а вообще что может рассказать им Бенас, барышни-то из большого города, да и постарше его, откуда знать, что они любят и чего не любят. Завести разговор про какую-нибудь картину? Но Бенас знает свое слабое место, в прошлом году учитель говорил: Бенасу нравятся все картины, ни одной еще плохой не видел. Ему кажется чудом, что люди на экране бегают и говорят, иногда даже совсем толково! Вдруг землемерки относятся к фильмам иначе?.. Что ж! Бенас может и помолчать, пускай они заводят с ним разговор или между собой треплются, ему-то есть о чем подумать и что вспомнить, каждый угол-уголок тут знаком. Вот здесь какое-то интересное учреждение, там какие-то кабели (ну, провода телефонные, а может, от радио), говорят, до самого Берлина тянутся. Бенас это учреждение знает еще и потому, что в нем работает девчонка, с которой они вместе учились, ничего себе девчонка, такая курносенькая, большеглазая, вместе в школу ходили, а однажды вместе купались, ну, не совсем вместе — между ними были кусты, зато голышом. Говорят, теперь она почти что обручилась с одним электриком.

Так вот, испортился у Бенаса приемник, был у него такой старенький, замолчал, и все, встретил он эту девчонку, пожаловался, она и говорит: принеси, познакомлю, есть тут такие инженеры, которые сами радиоприемники делают, мигом починят. Привез он на велосипеде; при помощи этой девчонки пропустил его через ворота старичок сторож, любезно встретил инженер (может, думал, что Бенас яиц привез; зря Бенас так зло про него думал, хороший оказался человек), схватил это радио, расстелил на столе всякие схемы. Бился один, пока не вспотел, потом кликнул другого, оба вспотели, а пришлось ответить:

— Черт его знает! Наверно, нельзя починить. Фабричный брак. Просим прощения. Да что ты, за что нам деньги, раз ничего не сделали?

— Спасибо. И я прошу прощения, что вас отвлек от дела… И какой дьявол забрался в этот аппарат?.. — ответил им Бенас, притарабанил свой сундук домой, похлебал свекольника, поставил приемник на стол, тоже расстелил схему, темный для него лес, и принялся ковыряться да проверять до головной боли.

— Нате, еще одно занятие. То самолеты, то радио, — рассердилась мама, но не очень сильно; хорошо было детям в деревне (ну, в прежней, не совсем современной) — они подчас делали то, чего родители не понимали и поэтому относились ко всему или с темным неодобрением или с языческим почитанием.

— Раз никто не помогает, приходится самому…

И что? Нашел-таки причину! Крохотную, но существенную — перепутаны были всего лишь две проволочки; скажем, если одна была припаяна к правой ножке лампы, то должна была быть к левой, зато другая — к правой. Как взревело, как заиграло!.. Вот вам и языческое почитание! Как же иначе? Мораль сего небольшого происшествия такова: давайте не будем в поте лица искать большие причины, они видны всегда и везде; это маленькие все переворачивают вверх дном. Давайте не поверим, если кто говорит, что разводится по несходству характеров, давайте не поверим, если кто говорит и пишет, что это произведение не подходит для народа, так как народ его не поймет, давайте не поверим, если кто прет по ступенькам карьеры, а кричит всем и вся, что главное его желание — делать добро другим… Нет, все куда проще, у всего куда ничтожней и меньше причина — не к той ножке припаяна какая-нибудь проволока!..

Да ладно… Возок катит дальше, булыжник кончился, теперь временами попадается даже асфальт, Бенас возничает совсем сносно, только однажды, когда лошадь чуть было не понесла и пришлось натянуть правую вожжу, его локоть уперся белокурой