- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (24) »
поди… Какая все же дикость – устроили катавасию с больной девушкой. Попа еще притащили, вот ведь средневековье. Врача к ней хоть вызывали?
- Да. Картузов сказал, сегодня какие-то светила из Свердловска приедут. Местные не так хороши, – усмехнулся Коля.
Нина нарезала хлеб, подвинула к нему блюдце с тонко нарезанным салом, погладила его по голове.
- Ну, ешь и ложись… Мне уходить скоро.
Коля ел горячую яичницу, слушал Бернеса, голос которого доносился до него как через вату, и чувствовал, как пульсирует кровь в ушах. Лицо Нины на секунду застыло, замерцало и тут же Коля вскочил, опрокинув стул, и бросился вон из дома. На крыльце перегнулся через перила, и его бурно стошнило только что съеденной яичницей.
- Ты что? Что с тобой? – испуганно восклицала сзади Нина, и несся бархатный голос из радиоприемника:
«Темная ночь разделяет, любимая, нас,И тревожная черная степь пролегла между нами»
***
На следующее дежурство Коля отправился, тяжело загребая сапогами; при одной мысли о неподвижных Зоиных глазах его охватывал мутное тяжелое чувство. К дому он подошел вместе с отцом Серафимом, которого без представителей власти больше внутрь не пускали. Тот невесело улыбнулся Коле, выдохнул в темноту морозный парок.
- Ну что, милиция, готов к ночному бдению?
Коля неразборчиво буркнул, пожал священнику руку и решительно направился в избу. Там было жарко натоплено, и санитарка указала на чайник:
- Только погрела, чаю попейте, пока горячий.
Серафим налил стакан, вынул кулек с сушками, предложил Коле. Тот поморщился:
- Не хочу. Вы сюда сушки, что ли, есть пришли…
Священник с удовольствием отхлебнул чай и спокойно сказал:
- А что сушки… Сушки делу не помеха.
- Зачем вы вообще ходите? Видите же, что ничем помочь не можете.
- Чтобы помочь, нужно понять. А я пока ничего не понимаю.
- А что тут понимать? Все по вашим поповским сказкам - наказал боженька за богохульство. Вы должны быть довольны.
- Да мало ли было этого богохульства? Сколько церквей порушили, никто не окаменел! – воскликнул Серафим. – А за одну икону – такое?
- Кто ж вашего бога разберет, – усмехнулся Коля.
Из сеней послышался стук, Коля вскочил и направился к входной двери.
- Это я, Митя, – раздался голос постового. – Дайте горяченького хлебнуть, замерз, как собака.
Коля взялся за засов, но подскочивший священник отвел его руку и одними губами прошептал:
- Погоди открывать…
- Да вы чего! – возмутился Коля и стряхнул его руку.
- Погоди! – сердито прошептал Серафим.
Массивным наперсным крестом он перекрестил дверь. Постовой недовольно сказал:
- Ну что вы там? Отворяйте, рук уже не чувствую!
Коля оттолкнул священника, снова взялся за засов, но тут же застыл, словно парализованный, потому что из-за двери послышалось:
- Митенька замерз. Холодно тут. Холодно Митеньке.
Голос был постового Дмитрия, но звучал дурашливо, глумливо.
- Погреться бы у вас… ручки погреть Мите. Пустите меня.
Дверь содрогнулась от сильного удара, и Серафим оттолкнул Колю, заслонил его собой.
- Это не постовой, – прошептал он. – Не вздумай пускать.
- Митяй, дурак ты, и шутки у тебя дурацкие! – сказал Коля.
В ответ в дверь снова бахнуло, кто-то тихо рассмеялся.
- Иди, глянь в окно в горнице! – прошептал Серафим.
- Зачем? – округлил глаза Коля.
- Иди, сказал!
Коля шагнул в комнату, отодвинул занавеси и глянул на двор – там, ежась от снега и ветра, курил постовой Митя. Буханье в дверь продолжалось. Коля бросился в сени и возбужденно прошептал:
- Там… там…
- Дмитрий? – скорее утвердительно, чем вопросительно сказал священник.
- А это тогда кто? – кивнул на дверь Коля. – Как Митяй пропустил? Почему не слышит?
В щель снова глумливо кинули:
- Она устала. Устала Зоенька. Скоро выпустит!
Послышался скрип снега – от двери удалялись.
- Так я и знал! – воскликнул Серафим.
- Что? Что?
- То-то я сомневался, что Божье дело тут творится! Когда с Богом-то, легко все, светло, не страшно. А тут – поседеешь!
Священник кивнул на неподвижную девушку.
- Да можете вы объяснить, что тут творится! – крикнул Коля.
Священник подошел к Зое и ткнул в доску.
- А ну-ка, иди глянь на эту иконку.
- Да не пойду я никуда, – проворчал Коля со своей лавки; Зою он боялся.
- Боишься что ли? – хмыкнул Серафим. – Да иди, не укусит она тебя.
Коля неохотно приблизился к девушке, стараясь, впрочем, не подходить вплотную.
- Вот смотри, – священник указал пальцем на пару буковок на исподе доски. – Видишь?
- Ну, буквы какие-то.
- Буквы… – передразнил Серафим. – Это явно подпись. Видишь – инициалы и какая-то фамилия сокращенно.
- Ну и что?
- А то! Иконы не подписывают! Это не картина.
- Ну и что из этого?! А эту кто-то подписал!
- Я не думаю, что это икона. По крайней мере, точно не православная икона и не изображение Николая чудотворца.
Серафим подошел к иконостасу, отодвинул белую полотняную шторку.
- Глянь. Пылищи тут куча…
Коля привстал на цыпочках, посмотрел на полочку, где стояли два небольших образа. Посередине в пыли была полоса – очевидно, именно отсюда Зоя сняла икону. Но она не совпадала с шириной доски, которую Зоя держала в руках, снятая икона явно была меньше.
- След не совпадает… – протянул Коля.
- То-то и оно.
- Ерунда какая-то.
Серафим пожевал губу и сказал:
- Надо еще раз опросить тех, кто кутил в доме Клавдии. Кто-то из них врет. Поможете мне? Люди, когда видят милицейские погоны, как-то сговорчивее… Да и не местный я, вас скорее послушают.
Коля высоко поднял бровь и не сказал ни нет, ни да.
***
Нине он ничего не рассказал про то, что происходит в доме Болонкиной, и на все вопросы жены отвечал уклончиво. Однажды ночью, в свой отсыпной, он проснулся среди ночи от знакомого тошного чувства – его слегка мутило, гулко стучало сердце, гоня пульсирующую кровь к голове.
Он тихо слез с кровати, стараясь не разбудить посапывающую Нину, прошлепал босыми ногами на кухню. В одних семейниках сел на табуретку, и, не включая света, закурил. За окном в крошечной амплитуде покачивался фонарь, конус света чуть заметно колебался. Падал редкий снег, а в Колиной голове прокручивалась снова и снова фраза из песни Бернеса: «Темная ночь разделяет любимая нас… Темная ночь…»
Коля помотал головой, отмахиваясь от надоевшей мелодии, глубоко затянулся. Эта неподвижная девушка, чертовщина в доме Болонкиной незаметно нарушили его мир. С самого детства он твердо знал, что нет ни Бога, ни черта, на ада, ни рая. Есть непоколебимый советский материализм, и смысл этой жизни – в самой жизни. В горячих темно-карих глазах Нины, ее
- Да. Картузов сказал, сегодня какие-то светила из Свердловска приедут. Местные не так хороши, – усмехнулся Коля.
Нина нарезала хлеб, подвинула к нему блюдце с тонко нарезанным салом, погладила его по голове.
- Ну, ешь и ложись… Мне уходить скоро.
Коля ел горячую яичницу, слушал Бернеса, голос которого доносился до него как через вату, и чувствовал, как пульсирует кровь в ушах. Лицо Нины на секунду застыло, замерцало и тут же Коля вскочил, опрокинув стул, и бросился вон из дома. На крыльце перегнулся через перила, и его бурно стошнило только что съеденной яичницей.
- Ты что? Что с тобой? – испуганно восклицала сзади Нина, и несся бархатный голос из радиоприемника:
«Темная ночь разделяет, любимая, нас,И тревожная черная степь пролегла между нами»
***
На следующее дежурство Коля отправился, тяжело загребая сапогами; при одной мысли о неподвижных Зоиных глазах его охватывал мутное тяжелое чувство. К дому он подошел вместе с отцом Серафимом, которого без представителей власти больше внутрь не пускали. Тот невесело улыбнулся Коле, выдохнул в темноту морозный парок.
- Ну что, милиция, готов к ночному бдению?
Коля неразборчиво буркнул, пожал священнику руку и решительно направился в избу. Там было жарко натоплено, и санитарка указала на чайник:
- Только погрела, чаю попейте, пока горячий.
Серафим налил стакан, вынул кулек с сушками, предложил Коле. Тот поморщился:
- Не хочу. Вы сюда сушки, что ли, есть пришли…
Священник с удовольствием отхлебнул чай и спокойно сказал:
- А что сушки… Сушки делу не помеха.
- Зачем вы вообще ходите? Видите же, что ничем помочь не можете.
- Чтобы помочь, нужно понять. А я пока ничего не понимаю.
- А что тут понимать? Все по вашим поповским сказкам - наказал боженька за богохульство. Вы должны быть довольны.
- Да мало ли было этого богохульства? Сколько церквей порушили, никто не окаменел! – воскликнул Серафим. – А за одну икону – такое?
- Кто ж вашего бога разберет, – усмехнулся Коля.
Из сеней послышался стук, Коля вскочил и направился к входной двери.
- Это я, Митя, – раздался голос постового. – Дайте горяченького хлебнуть, замерз, как собака.
Коля взялся за засов, но подскочивший священник отвел его руку и одними губами прошептал:
- Погоди открывать…
- Да вы чего! – возмутился Коля и стряхнул его руку.
- Погоди! – сердито прошептал Серафим.
Массивным наперсным крестом он перекрестил дверь. Постовой недовольно сказал:
- Ну что вы там? Отворяйте, рук уже не чувствую!
Коля оттолкнул священника, снова взялся за засов, но тут же застыл, словно парализованный, потому что из-за двери послышалось:
- Митенька замерз. Холодно тут. Холодно Митеньке.
Голос был постового Дмитрия, но звучал дурашливо, глумливо.
- Погреться бы у вас… ручки погреть Мите. Пустите меня.
Дверь содрогнулась от сильного удара, и Серафим оттолкнул Колю, заслонил его собой.
- Это не постовой, – прошептал он. – Не вздумай пускать.
- Митяй, дурак ты, и шутки у тебя дурацкие! – сказал Коля.
В ответ в дверь снова бахнуло, кто-то тихо рассмеялся.
- Иди, глянь в окно в горнице! – прошептал Серафим.
- Зачем? – округлил глаза Коля.
- Иди, сказал!
Коля шагнул в комнату, отодвинул занавеси и глянул на двор – там, ежась от снега и ветра, курил постовой Митя. Буханье в дверь продолжалось. Коля бросился в сени и возбужденно прошептал:
- Там… там…
- Дмитрий? – скорее утвердительно, чем вопросительно сказал священник.
- А это тогда кто? – кивнул на дверь Коля. – Как Митяй пропустил? Почему не слышит?
В щель снова глумливо кинули:
- Она устала. Устала Зоенька. Скоро выпустит!
Послышался скрип снега – от двери удалялись.
- Так я и знал! – воскликнул Серафим.
- Что? Что?
- То-то я сомневался, что Божье дело тут творится! Когда с Богом-то, легко все, светло, не страшно. А тут – поседеешь!
Священник кивнул на неподвижную девушку.
- Да можете вы объяснить, что тут творится! – крикнул Коля.
Священник подошел к Зое и ткнул в доску.
- А ну-ка, иди глянь на эту иконку.
- Да не пойду я никуда, – проворчал Коля со своей лавки; Зою он боялся.
- Боишься что ли? – хмыкнул Серафим. – Да иди, не укусит она тебя.
Коля неохотно приблизился к девушке, стараясь, впрочем, не подходить вплотную.
- Вот смотри, – священник указал пальцем на пару буковок на исподе доски. – Видишь?
- Ну, буквы какие-то.
- Буквы… – передразнил Серафим. – Это явно подпись. Видишь – инициалы и какая-то фамилия сокращенно.
- Ну и что?
- А то! Иконы не подписывают! Это не картина.
- Ну и что из этого?! А эту кто-то подписал!
- Я не думаю, что это икона. По крайней мере, точно не православная икона и не изображение Николая чудотворца.
Серафим подошел к иконостасу, отодвинул белую полотняную шторку.
- Глянь. Пылищи тут куча…
Коля привстал на цыпочках, посмотрел на полочку, где стояли два небольших образа. Посередине в пыли была полоса – очевидно, именно отсюда Зоя сняла икону. Но она не совпадала с шириной доски, которую Зоя держала в руках, снятая икона явно была меньше.
- След не совпадает… – протянул Коля.
- То-то и оно.
- Ерунда какая-то.
Серафим пожевал губу и сказал:
- Надо еще раз опросить тех, кто кутил в доме Клавдии. Кто-то из них врет. Поможете мне? Люди, когда видят милицейские погоны, как-то сговорчивее… Да и не местный я, вас скорее послушают.
Коля высоко поднял бровь и не сказал ни нет, ни да.
***
Нине он ничего не рассказал про то, что происходит в доме Болонкиной, и на все вопросы жены отвечал уклончиво. Однажды ночью, в свой отсыпной, он проснулся среди ночи от знакомого тошного чувства – его слегка мутило, гулко стучало сердце, гоня пульсирующую кровь к голове.
Он тихо слез с кровати, стараясь не разбудить посапывающую Нину, прошлепал босыми ногами на кухню. В одних семейниках сел на табуретку, и, не включая света, закурил. За окном в крошечной амплитуде покачивался фонарь, конус света чуть заметно колебался. Падал редкий снег, а в Колиной голове прокручивалась снова и снова фраза из песни Бернеса: «Темная ночь разделяет любимая нас… Темная ночь…»
Коля помотал головой, отмахиваясь от надоевшей мелодии, глубоко затянулся. Эта неподвижная девушка, чертовщина в доме Болонкиной незаметно нарушили его мир. С самого детства он твердо знал, что нет ни Бога, ни черта, на ада, ни рая. Есть непоколебимый советский материализм, и смысл этой жизни – в самой жизни. В горячих темно-карих глазах Нины, ее
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (24) »