много-много лет другим человеком. Но пусть он возвращался в тот же день, возвращался не плечистым, высоким мужчиной, а все таким же Алешей – и старая шубка не стала ему мала, и ботинки не жали, и варежки висели на тесемочках, как будто без них могли убежать, – все же на станции Мальчики с ним, с Алешей, произошло что-то значительное. Это путешествие вернуло ему веру в хороших людей, веру в то, что черная копоть не вечно застилает солнце: проходит время, и оно вновь сияет в голубом небе без единого пятнышка, хотя кое-кто и говорит, что на солнце есть пятна.

Поезд мчался, подгоняемый Алешиным нетерпением. За окном ничего не было видно. Только огни – много огней – на земле и в небе светили, мерцали, указывали путь людям и поездам.

Алеша представлял себе, как он взбежит по крутой лестнице на третий этаж, как, не снимая варежки, нажмет на кнопку звонка. Как мама и папа будут обнимать его, тискать, словно желая убедиться, что это он, Алеша, живой и невредимый. И как они в честь счастливого возвращения разрешат ему оставить пса, по имени Пятница. Правда, в этой картине возвращения, нарисованной Алешиным воображением, не нашлось места для трех незнакомых жителей станции Мальчики. Но зачем было их включать в воображаемую картину, когда они сидели рядом с ним, спокойные, доброжелательные, все трое в очках? И оттого, что они были рядом, что они встретились в трудную минуту, Алеша почувствовал, как что-то теплое и покойное обволокло его сердце.

Папа с мамой никогда больше не будут ссориться, и он никогда больше не уйдет из дому. И все будет хорошо.

А поезд мчался вперед, оставляя где-то во тьме мерцающие огоньки станции Мальчики.