усиления создали бы популяцию людей, отрицательно настроенных по отношению к улучшению человека. Это «парадокс Макинтайра»: философ А. Макинтайр выделяет те человеческие добродетели, которые заслуживают развития – например, готовность принимать собственную смертность или умение воздерживаться от манипулирования людьми. Однако их технологическое развитие в отдельных индивидах противоречит самому содержанию этих добродетелей. Ведь если мы обращаемся к радикальным биотехнологиям, то тем самым мы отказываемся сознавать собственную конечность и вступаем в манипуляции будущими поколениями [Tobin 2016]; см. также: [MacIntyre 1979].

Ту же проблему можно сформулировать и на языке кантианства: базовая этическая норма кантианства предписывает, что другой человек всегда должен быть для нас целью и никогда средством. Однако, согласно Б. Юдину, слово «цель» содержит в себе опасную двусмысленность. С одной стороны, современная технонаука работает на благо человека и в этом смысле относится к нему как к своей цели. Но, с другой стороны, биотехнологии открыто направлены на модификацию человека и в этом смысле относятся к нему инструментально, как к мишени своего воздействия [Юдин 2016б]. «Дело не ограничивается одним лишь “обслуживанием” человека – наука и технологии приближаются к нему не только извне, но и как бы изнутри, в известном смысле делая и его своим произведением, проектируя не только для него, но и его самого» [Юдин 2016а, 22].

Сегодня это противоречие становится ключевым для биоэтики и беспокоит как утилитаристов, так и биоконсерваторов. Невозможно определять направление будущего улучшения человека без некоторых представлений о человеческом благе. В то же время мы не можем не желать, чтобы человек после модификации разделял наши представления о благе, в противном случае «улучшение» не имеет никакого смысла. Как сделать так, чтобы технологическое совершенствование человека не вышло за пределы заложенной в человеке потребности в развитии?

Философская антропология коммунитаризма

Общим изъяном аргументации как утилитаристов, так и многих биоконсерваторов является акцент на индивидуальной полезности, индивидуальных выгодах и издержках улучшения человека. Когда обсуждается та или иная модификация человека, вопрос, как правило, сводится к тому, выиграет или проиграет от этого данный индивид, другие индивиды и, косвенным образом, общество как сумма индивидов.

Представим, однако, что имеется технология, которая позволяет индивиду в десять раз увеличивать объём работы, проделываемой за единицу времени, и при этом не требует дополнительного восстановления. Представим также, что индивид Х хочет добиться такого результата, принимает такое решение абсолютно автономно и решает только за себя самого. Такая технология не меняет радикально природу человека, поскольку человеку по природе свойственно трудиться. С точки зрения как утилитаристского, так и кантианского подходов все условия выбора соблюдены. Однако принесёт ли такая модификация благо человеку? Будет ли счастлив спортсмен, который сможет бежать в десять раз быстрее соперников? Врач, который сможет осмотреть в десять раз больше пациентов, чем другие врачи? Учёный, который напишет в десять раз больше статей, чем коллеги? Можно возразить, что у соперников и коллег тоже будет возможность воспользоваться тем же самым средством; однако если это просто приведёт к равновесию на новом уровне, то будет ли какое-то отличие от предыдущего равновесия?

Сторонники улучшения поспешат ответить, что в этом случае будут обновлены спортивные рекорды, вылечены пациенты, которым недоставало внимания, сделано во много раз больше научных открытий. Тем самым забывают о том, что человеческая деятельность, в конечном счёте, имеет смысл только как деятельность совместная, коллективная и ориентированная на партнёров. Учёные – не одиночки, занятые открытиями, а члены научного сообщества, на признание которого они рассчитывают и с которым вовлечены в процесс познания. Врачи – не торговцы заплатками для тела, а профессиональная корпорация, члены которой пользуются уважением общества, учатся друг у друга и поддерживают друг друга. Спортсмены – не охотники за рекордами, а друзья-соперники, вместе рискующие здоровьем, и для них нет большей награды, чем признание со стороны противников.

К сожалению, технологическая гонка за индивидуальными достижениями в действительности редко ориентирована на высокие цели; в реальной жизни её смысл состоит в том, чтобы получить конкурентное преимущество. Врачи и учёные повышают производительность, чтобы не потерять работу, а спортсмены пытаются выиграть приз, который окупит их изнурительные тренировки и тяжёлые жертвы. Профессиональная деятельность сводится к жёсткой конкуренции, а её собственное содержание исчезает. Это приводит к доминированию «этики спасательной шлюпки», когда любые биоэтические проблемы описываются как игра с нулевой суммой, задача о том, кто выживет, а кого придётся сбросить со шлюпки за борт [Koch 2012, 101]. Базовой моделью становится представление о конкуренции между индивидами в борьбе за ограниченные ресурсы, в которой технологии повышают шансы на выживание.

Человек, как известно философии со времён античности, прежде всего, политическое животное, то есть животное, ориентированное на полис. Ориентация человека на сообщество, участие в котором наделяет его жизнь смыслом, является фундаментальным антропологическим фактом, и этот факт необходимо учитывать в дискуссиях о целесообразности технологического улучшения человека. Акцент на индивидуальной полезности и свободе в биоэтике не должен заслонять того обстоятельства, что блага для человека невозможно достичь ценой разрушения сообщества. Речь идёт о том, чтобы взглянуть на улучшение человека с иной позиции, которую мы будем условно называть «коммунитаристской», поскольку она предполагает внимание к ориентации человека на сообщество (хотя важные для этой логики аргументы содержатся в республиканской и демократической традициях политической философии).

Известный философ-коммунитарист М. Сэндел в работе «Аргумент против совершенства» указывает на то, что «моральное содержание дискуссии об улучшении не в полной мере отражается в привычных категориях автономии и прав, с одной стороны, калькуляции выгод и издержек, с другой. В улучшении меня больше всего беспокоит не индивидуальная безнравственность, но образ мышления и жизни» [Sandel 2007, 96]. Сэндел обращает внимание на мотивацию гонки за улучшением человека: как правило, эта мотивация имеет мало общего со