Дарья Кей (Mista) Леди Арт

1

Хелена не любила чёрный цвет. Считала, что он ей не идёт, делает похожей на смерть: худая, бледная, с тёмными кругами под глазами. Она не могла смотреть в зеркала, боясь увидеть в них собственную тень. Всё, что от неё осталось после того, как мир раскололся и погряз в удушающем мраке.

Чёрное платье — ещё одно напоминание, но Хелена не могла позволить себе надеть цветное. Это было бы неправильно, неуважительно…

Она стояла у окна с застывшим выражением потерянности на лице и смотрела вдаль, туда, где каменные ступеньки вели к мраморному парку — фамильному кладбищу династии Артов. Все её прямые родственники с момента отделения Санаркса от ордена Виона после поражения того в войне Трёх Орденов были похоронены там. Для каждого — статуя из белого, молочного, сероватого или бледно-голубого мрамора. Памятники были узнаваемы до дрожи. Их лица выглядели сл ишком живыми для каменных, взгляды — пустые белки глаз без зрачков — прожигали. Они повторяли людей, навеки ушедших, до мельчайших деталей: до морщин на лбах, до складок на платьях и плащах и, казалось, могли сойти с постаментов в любой момент.

Хелена знала расположение фигур в парке наизусть. Она слишком долго смотрела на них, изучала и теперь даже издалека могла узнать любую. Ей даже не нужно было их видеть, чтобы сказать, что ровно в центре стоит памятник её прапрабабке, великой женщине, что обладала огромным магическим даром. Во времена её правления Санаркс завоевал влияние на восточном берегу Форкселли, основав там торговые порты.

Неподалёку от неё — белоснежная фигура тощего высокого мужчины. Он был первым правителем Санаркса после войны. Его отличить от остальных было проще всего из-за васильково-синей ленты, искусно вырезанной в камне и покрытой крошкой ярких сапфиров, подобных тому, что несколько веков неизменно украшал королевские короны. Издали лента казалась чёрной.

Там же находились статуи и прадеда Хелены, и деда, и всех его братьев. Их было семеро, и почти никто не дожил до тридцати. Они погибали при странных обстоятельствах один за другим. Погибали — и уступали дорогу последнему, единственному, кто смог умереть от старости в собственной постели. Он правил долго, жил долго, но оставил единственного сына, чей белый силуэт совсем недавно появился в мраморном парке.

Статую было видно изо всех окон, выходящих на парк. Её словно специально поставили так, чтобы видели все, и Хелена не удивилась бы, узнав, что это личное решение его величества. Смотреть на статую было больно, но она притягивала взгляд. И Хелена — сознательно или нет — день ото дня бередила глубокую свежую рану. Гардиан Арт умер месяц назад, жизнь поделилась на «до» и «после», и она просто не знала, что делать дальше.

Месяц! Прошёл месяц! Она не чувствовала времени. Все дни слились в однообразную, долгую и вязкую субстанцию, которая затягивала в свои пучины, не позволяла дышать, и выбраться из неё не было ни единой возможности. Оглядываешься назад — там та же тёмная комната, то же чёрное платье, серое небо и тот же туман, сокрывший мысли о прошлом и будущем, совсем как тот, что стелился по траве в мраморном парке, пряча под собою дорожки.

Пальцы заскользили по холодному стеклу. Нервно. Со скрипом.

Последнее чёткое воспоминание, которое у неё осталось, — похороны.

То, как резко всё изменилось, вызывало странный нервный смех. Вот Хелена в окружении красивых людей и ярких огней, но прошли сутки — и мир перевернулся. Огни погасли. Люди облачились в чёрное.

Стояла поздняя осень. Тяжёлое небо, затянутое в свинцовые тучи, хотело обрушиться то ли ливнем, то ли снегом, но не могло. Так не могла и она дать себе слабину и разрыдаться. И они с небом молча наблюдали, как гроб сносят по мощёной дорожке в мраморный парк. Как над могилой поднимают белую статую, в точности повторяющую человека, который теперь был похоронен под её постаментом. Как взмывают в небо и с грохотом разрываются десятки магических шаров. Хелена вздрагивала от каждого залпа и, сжимая кулаки и зубы, старалась не удариться в истерику. Ей казалось, что эти взрывы разрушают невидимый купол, столько лет защищавший её от ненужных людей, от неприятных разговоров. Ото всего, что ей не нравилось.

А теперь обломки падали на землю, разбивались и разбивали всё вокруг. Раз — и брошенный на неё взгляд пронзает холодом. Два — и она видит, как люди перешептываются, почти слышит слова. Три — чья-то маска сочувствия на мгновение слетает, а в глазах проглядывает неподдельное злорадство.

Хелена мотнула головой, отгоняя наваждение. Взрывы прекратились. Всё вернулось на свои места, и лишь тёмные фигуры окружали её теперь. На лица смотреть не хотелось. Было сложно поднять глаза, потому что она знала, что тогда увидит. Чью-то растерянность. Чьё-то плохо скрываемое безразличие. Чей-то немой вопрос, ответ на который пока не мог дать никто.

Что будет с Санарксом?

Хелена бросила взгляд на мать. Та была бледна, у неё текли слёзы, губы изгибались грустно и иронично, но было что-то театральное в том, как она утирала глаза белоснежным платком и сухо принимала утешения от окруживших её дам. Было неясно, играет она или страдает по-настоящему. Быть может, она тоже понимала, что слова — пустой звук? Сочувствие ничего не значило, потому что никому в действительности не было дела, что происходит на душе у них, потерявших родного человека.

Всем было интересно, кто теперь займёт место короля в игре.

Хелена ловила на себе взгляды. Холодные. Оценивающие. Они искали соперника и пытались понять, представляет ли она угрозу. А она сама лишь хотела знать, сможет ли избавиться от гнетущей опустошённости. У неё раскалывалась голова. Горло сдавливало тисками, а накатывающие слёзы обжигали глаза.

Но тогда она сдержалась. Сдержалась, даже когда поймала взгляд Филиппа Керрелла. Долгий, пристальный, он заставил её вздрогнуть, сжаться и спешно отвернуться. Ей было не до него, не до чувств. Она не хотела в них разбираться. Её мир рушился, терял краски, превращая людей в серые, медленно движущиеся силуэты.

С того момента прошёл месяц. Невыносимо долгий, однообразный и ничего не изменивший.

Её мир замкнулся в четырёх стенах. Она добровольно отказалась ото всего: от поездок в город, за границу, от балов или раутов. Чёрное платье и холодное стекло окна — всё, что осталось важным. Ей даже в какой-то момент показалось, что этого может быть достаточно. Упиваться горем, смотреть в серый потолок или вдаль, разглядывая причиняющие боль статуи. Она почти построила новую стену, почти