ничего не вышло, и что боль, которую он испытывает, это прорастающий внутри его тела смертоцвет.

Но потом он, все же, разлепил слипшиеся веки, и взглянул на тело графа.

Тела не было. Со ступеньки, на которой мгновение назад сидел граф, во все стороны разрастались длинные и толстые стебли смертоцвета. Их было невероятно много, и лишь кое-где на них можно было заметить небольшие ошметки алой плоти. Тот, кто принес в этот мир смертоцвет, поглотил всю его силу без остатка и был разорван ею.

Герман с трудом поднялся на ноги и собрал остатки силы для того, чтобы пролевитировать несколько метров и опуститься на покрытую стеблями площадку выше по лестнице. Стебли все еще шевелились под его ногами, словно клубок змей, и это было до того противно, что ему захотелось поскорее уйти, оказаться отсюда как можно дальше.

Вера утекала из него. Она тоже не безгранична. Заклинания хватило на то, чтобы перенести его через пропасть, но дальше нужно было идти по старинке, на своих двоих. И он пошел, привалившись к стене коридора. Где-то впереди слышались голоса — должно быть, солдаты Ермолова уже вошли в здание. Нужно было идти туда. Сил не было совершенно, но Герман, все-таки, пошел.

Эпилог В котором ничего не происходит

Герман с трудом поднялся на ноги и огляделся по сторонам. На улице было холодно, хлопья снега падали с неба, причудливо вальсируя среди клубов черного дыма.

Соседний корпус изолятора выше второго этажа превратился в груду дымящихся руин. Стоявшее чуть поодаль главное здание Московского управления зияло несколькими обгоревшими дырами от попавших в него снарядов, а из трех или четырех его окон в небо поднимались столбы черного дыма.

В воздухе висела отвратительная смесь из дыма, каменной крошки и копоти. Едва вдохнув ее, Герман отчаянно закашлялся.

Он вышел из корпуса на улицу, и за это время его так никто и не окликнул — такая неразберих царила вокруг. Пока он шел по коридору, мимо него несколько раз проносились какие-то люди, но грязный лазоревый мундир позволял ему очень легко сливаться с окружением. Вокруг было слишком много людей, одетых точно так же.

И только здесь, на ступенях у парадного входа, его заметили. Раздался радостный вскрик, и мгновение спустя его уже крепко обнимала Таня, пахнущая какими-то тонкими духами — вот же, даже на боевую операцию парфюм не забыла.

— Это победа! — только и смогла выговорить она. Герман и сам знал.

— А мне сказали… что вы все… арестованы, — произнес он, прокашлявшись.

— По их плану так и должно было быть. Даже меня пытались схватить какие-то деятели, но я забаррикадировалась в доме отца и заявила, что живой им не дамся. Они уже и штурм готовили, когда явился взвод гвардейцев мне на выручку. Даже жаль, я бы им показала!

Ее голос был полон радостного возбуждения, Герман же, напротив, чувствовал себя чудовищно опустошенным. Да, это была победа, но отчего тогда так противно?

— Сегодня Оболенский смог очень хитрым образом пробиться-таки на аудиенцию к Его Величеству, — продолжала, между тем, Таня, — и продемонстрировать документы, вскрывающие передачу винтовок. Был большой скандал. Паскевич младший бежал, старший отправлен в отставку. Апраксин немедленно от них открестился. Убедил государя, что он просто следил за всей этой гоп-компанией, чтобы вовремя взять. Тот, кажется, поверил, хотя, по-хорошему, надо бы и Апраксина в шею. Ну, да не все разу.

Герман в ответ только коротко кивнул.

— Ты не ранен? — спросила Таня.

— Нет, — он только покачал головой. — Я не ранен. Просто устал.

— А, да, — прибавила и сдула со лба прилипшую прядь волос. — Не забудь, что вот этого всего никогда не было.

— Чего именно? — переспросил Герман, оглядывая руины, в которые превратилось по меньшей мере два квартала.

— Ничего, — ответила Таня и усмехнулась. — Не было никакого флороманта. Никакого заговора Уварова. Никакого побоища в центре Москвы. Уваров на самом деле скончался в своем имении, Паскевич ушел в отставку по состоянию здоровья с сохранением всех регалий. А вот это все — результат диверсии противника, а также неудачного магического эксперимента.

— Очень неудачного, — кивнул Герман, еще раз бросив взгляд на окрестности. Ему вспомнились вдруг широко раскрытые глаза Арадны, глядящие в потолок, и по телу невольно прошла судорога. Больших усилий стоило Герману подавить ее и перестать думать об этом, изгнать этот образ из головы. Хотя бы на время.

Некоторое время они помолчали. Мимо прошли, ошарашенно оглядываясь, несколько жандармских офицеров под конвоем гвардейцев. Среди них Герман узнал лысого генерала Радлофа, который что-то с жаром говорил гвардейскому капитану. До него донеслись только слова: «…всего лишь недоразумение, которое скоро разрешится». Капитан в ответ оружием генералу не угрожал, но всем своим видом давал понять, что про недоразумение жандарм будет рассказывать иным инстанциям.

— Что мне не нравится в нашей службе, — задумчиво произнес Герман, пнув ногой небольшой обломок, упавший откуда-то сверху, — так это то, что у нас что ни случится, так потом оказывается, что ничего не случалось. Вот будут у меня внуки, спросят они меня: деда, а чем ты в молодости занимался? И что я им отвечу? Что перебирал бумажки в Зубцове?

— При нашей службе дожить до внуков — это само по себе большая удача, — серьезно проговорила Таня. — А что рассказать им, это ты как-нибудь сам придумай.

— И то верно, — ответил Герман.

Если вам понравилась книга, наградите автора лайком и донатом: https://author.today/work/309299