шлепнули в бок.
По-моему, я слышал тонкий свист настраивающихся электронных приборов. Разум мой готовился отключиться на некоторое время; я не мог вспомнить даже, сколько миллионов электрон-вольт погонят пучок пионов в мои внутренности. Доносились звуки, которые я не в состоянии был определить, словно со скрежетом закрывалась огромная стальная дверь.
Мой мозг отрешенно плыл в химической реке; я ждал, пока что-то произойдет.
Грохотание шариковых подшипников, катящихся вниз по желобу; нет, пронзительный визг частиц, проносящихся мимо изгибающих магнитов со скоростью 300 ООО километров в секунду. Они рвутся ко мне через серию фильтров; замедляясь, теряя по пути энергию, идут по керамической трубке и в мое тело… Пион плывет по атомным морям релятивистски конечное время, стремясь к ядру-мишени. В определенной точке пион больше не пион; то, что временно было материей, снова переходит в энергию. Вспышка разрастается, истощается и затухает. Происходят другие взрывы. Тьма и свет перемешиваются. Свет сливается в шар — массивный, раскаленный. Шар проваливается внутрь себя. Его температура поднимается до критического уровня. При 600 миллионов градусов занимаются ядра углерода. Образуются более тяжелые элементы. Когда топливо истощено, шар проваливается глубже; опять температура прыгает вверх, опять образуются более тяжелые элементы и, в свою очередь, поглощаются. Цикл повторяется, пока ядерная печь не производит железо. Ядерная реакция дальше не пойдет; огонь затухает. Без внешнего баланса реакции синтеза шар претерпевает окончательное разрушение. Температура достигает 100 миллиардов градусов. Все возможные ядерные реакции закончены. Шар взрывается в последнем судорожном катаклизме. Его энергия рассасывается, поедается энтропией. Все это происходит за время не большее, чем требуется солнечному свету, чтобы достичь Земли.
— Как ты себя чувствуешь? — В поле зрения появляется Аманда, затмевая яркие лампы над головой. — Чувствую? — Рот мой словно набит ватой. — Чувствуешь. — Сравнительно с чем? — Ты молодец. — Давлю на педаль газа, — говорю я. Она сперва удивляется, потом начинает смеяться. — Ничего, скоро пройдет. — Аманда выходит из поля зрения, и в мое лицо ударяет свет. — Как же тормоза?.. — бормочу я. Меня разбирает смех. Что-то колет в руку.
Полагаю, Делани собиралась держать меня под присмотром в Нью-Мексико до предвкушаемой церемонии в Стокгольме. У меня не было на это времени. Подозреваю, что времени не было ни у кого. Аманду начали беспокоить мои периоды мрачного молчания; сперва она приписывала их лекарствам, затем двухнедельным проверкам, которым подвергали меня Делани и ее коллеги. — К чертовой матери! — заявил я. — Надо бежать отсюда. — Кроме нас с Амандой, в комнате никого не было. — Что? — Каковы мои шансы? Аманда улыбнулась. — Можешь участвовать в конкурсе на долголетие. — Я больше не пациент; я — подопытный объект. — Так что теперь делать? Под прикрытием темноты мы вышли из ЛФМ и полкилометра продирались через кустарник к шоссе. Там на попутке добрались до города.
Мне снятся пионы. Я вижу разноцветные, заполненные водородом шарики, вспыхивающие в ночи. Я вижу газетное лицо Лизы. Ее улыбка одновременно горда и печальна.
У Аманды полно пациентов и более чем достаточно собственных забот. Я несу свои кошмары Джеки Дентон в обсерваторию. Я делюсь с ней галлюцинациями, пережитыми в камере ускорителя. Мы смотрим друг на друга через маленькую комнатушку. — Я рада, что ты поправляешься, Ник, однако… — Дело не в этом, — перебил я и пустился в рассуждения, мешая в одну кучу лучи пионов, врачей, сверхновые, раковые опухоли, огненные шары и богов. — Боги? — выхватила она. — Боги? Ты собираешься писать об этом? Я кивнул. Джеки смотрела на меня так, словно перед ней внезапно появился сумасшедший. — Никому это теперь не нужно, Ник. Вся планета и так бурлит. Излучение новых может нарушить слой озона, вызвать мутации… Люди напуганы. — Это только предположение. — В переполненном театре не кричат «пожар!», — заметила она. — Или в переполненном мире? — Только не сейчас, — серьезно произнесла Джеки. — А если я прав? — Я чувствовал усталость. — Что тогда? — Сверхновая? Исключено! У Солнца просто нет такой массы. — А новая? — Возможно, — выдавила она. — Но это не должно случиться еще пару миллиардов лет. Звездная эволюция… — …всего лишь теория, — закончил я. — «Не должно случиться» еще не значит «не случится». Взгляни сегодня вечером на небо. Дентон молчала. Мне следовало остановиться, но я не мог. Я должен был выговориться. — Ты веришь в бога? Какого угодно? Она покачала головой. — А в концентрические вселенные, одна внутри другой, как китайские резные сферы из слоновой кости? — Ее лицо побелело. — Выбирай карту, — сказал я. — Любую наугад. — Будь ты проклят! Заткнись! — Суставы рук, сжавших край стола, побелели, как ее губы. — Очаровательно, — произнес я, не задумываясь о завораживающей силе слов, забывая, во что может обойтись вера. Не думаю, что она специально свела свою машину с дороги. Я не хочу так думать. Разумеется, она ехала ко мне. Может быть, сказала она.
Кошмары следует держать дома. И вот я стою на своей веранде в разгар полдня Земли. Не надо беспокоиться о разрушении озонового слоя и, как следствие, возможном раке кожи. Не надо беспокоиться о мутациях и генетическом ущербе. Жаль, что никто никогда не прочтет мою книгу о лечении пионами. Все это — может быть. «Солнце светит ярко» — мелодия погребально крутится у меня в голове. Возможно, я ошибаюсь, вспышка утихнет. Возможно, я не умираю. Все равно. Если бы сейчас со мной была Аманда, или я стоял бы у постели Джеки Дентон, или хотя бы у меня было время подойти к могиле Лизы среди сосен… Но времени нет. По крайней мере я прожил сколько прожил по собственному решению. Вот в чем секрет, Ник… Ослепительный свет пожирает вселенную.
Грохотание шариковых подшипников, катящихся вниз по желобу; нет, пронзительный визг частиц, проносящихся мимо изгибающих магнитов со скоростью 300 ООО километров в секунду. Они рвутся ко мне через серию фильтров; замедляясь, теряя по пути энергию, идут по керамической трубке и в мое тело… Пион плывет по атомным морям релятивистски конечное время, стремясь к ядру-мишени. В определенной точке пион больше не пион; то, что временно было материей, снова переходит в энергию. Вспышка разрастается, истощается и затухает. Происходят другие взрывы. Тьма и свет перемешиваются. Свет сливается в шар — массивный, раскаленный. Шар проваливается внутрь себя. Его температура поднимается до критического уровня. При 600 миллионов градусов занимаются ядра углерода. Образуются более тяжелые элементы. Когда топливо истощено, шар проваливается глубже; опять температура прыгает вверх, опять образуются более тяжелые элементы и, в свою очередь, поглощаются. Цикл повторяется, пока ядерная печь не производит железо. Ядерная реакция дальше не пойдет; огонь затухает. Без внешнего баланса реакции синтеза шар претерпевает окончательное разрушение. Температура достигает 100 миллиардов градусов. Все возможные ядерные реакции закончены. Шар взрывается в последнем судорожном катаклизме. Его энергия рассасывается, поедается энтропией. Все это происходит за время не большее, чем требуется солнечному свету, чтобы достичь Земли.
— Как ты себя чувствуешь? — В поле зрения появляется Аманда, затмевая яркие лампы над головой. — Чувствую? — Рот мой словно набит ватой. — Чувствуешь. — Сравнительно с чем? — Ты молодец. — Давлю на педаль газа, — говорю я. Она сперва удивляется, потом начинает смеяться. — Ничего, скоро пройдет. — Аманда выходит из поля зрения, и в мое лицо ударяет свет. — Как же тормоза?.. — бормочу я. Меня разбирает смех. Что-то колет в руку.
Полагаю, Делани собиралась держать меня под присмотром в Нью-Мексико до предвкушаемой церемонии в Стокгольме. У меня не было на это времени. Подозреваю, что времени не было ни у кого. Аманду начали беспокоить мои периоды мрачного молчания; сперва она приписывала их лекарствам, затем двухнедельным проверкам, которым подвергали меня Делани и ее коллеги. — К чертовой матери! — заявил я. — Надо бежать отсюда. — Кроме нас с Амандой, в комнате никого не было. — Что? — Каковы мои шансы? Аманда улыбнулась. — Можешь участвовать в конкурсе на долголетие. — Я больше не пациент; я — подопытный объект. — Так что теперь делать? Под прикрытием темноты мы вышли из ЛФМ и полкилометра продирались через кустарник к шоссе. Там на попутке добрались до города.
Мне снятся пионы. Я вижу разноцветные, заполненные водородом шарики, вспыхивающие в ночи. Я вижу газетное лицо Лизы. Ее улыбка одновременно горда и печальна.
У Аманды полно пациентов и более чем достаточно собственных забот. Я несу свои кошмары Джеки Дентон в обсерваторию. Я делюсь с ней галлюцинациями, пережитыми в камере ускорителя. Мы смотрим друг на друга через маленькую комнатушку. — Я рада, что ты поправляешься, Ник, однако… — Дело не в этом, — перебил я и пустился в рассуждения, мешая в одну кучу лучи пионов, врачей, сверхновые, раковые опухоли, огненные шары и богов. — Боги? — выхватила она. — Боги? Ты собираешься писать об этом? Я кивнул. Джеки смотрела на меня так, словно перед ней внезапно появился сумасшедший. — Никому это теперь не нужно, Ник. Вся планета и так бурлит. Излучение новых может нарушить слой озона, вызвать мутации… Люди напуганы. — Это только предположение. — В переполненном театре не кричат «пожар!», — заметила она. — Или в переполненном мире? — Только не сейчас, — серьезно произнесла Джеки. — А если я прав? — Я чувствовал усталость. — Что тогда? — Сверхновая? Исключено! У Солнца просто нет такой массы. — А новая? — Возможно, — выдавила она. — Но это не должно случиться еще пару миллиардов лет. Звездная эволюция… — …всего лишь теория, — закончил я. — «Не должно случиться» еще не значит «не случится». Взгляни сегодня вечером на небо. Дентон молчала. Мне следовало остановиться, но я не мог. Я должен был выговориться. — Ты веришь в бога? Какого угодно? Она покачала головой. — А в концентрические вселенные, одна внутри другой, как китайские резные сферы из слоновой кости? — Ее лицо побелело. — Выбирай карту, — сказал я. — Любую наугад. — Будь ты проклят! Заткнись! — Суставы рук, сжавших край стола, побелели, как ее губы. — Очаровательно, — произнес я, не задумываясь о завораживающей силе слов, забывая, во что может обойтись вера. Не думаю, что она специально свела свою машину с дороги. Я не хочу так думать. Разумеется, она ехала ко мне. Может быть, сказала она.
Кошмары следует держать дома. И вот я стою на своей веранде в разгар полдня Земли. Не надо беспокоиться о разрушении озонового слоя и, как следствие, возможном раке кожи. Не надо беспокоиться о мутациях и генетическом ущербе. Жаль, что никто никогда не прочтет мою книгу о лечении пионами. Все это — может быть. «Солнце светит ярко» — мелодия погребально крутится у меня в голове. Возможно, я ошибаюсь, вспышка утихнет. Возможно, я не умираю. Все равно. Если бы сейчас со мной была Аманда, или я стоял бы у постели Джеки Дентон, или хотя бы у меня было время подойти к могиле Лизы среди сосен… Но времени нет. По крайней мере я прожил сколько прожил по собственному решению. Вот в чем секрет, Ник… Ослепительный свет пожирает вселенную.