Где Вы, Альберт Эйнштейн? Хелена БРАШ-ГЛЕНДИННИНГ

Хелена БРАШ-ГЛЕНДИННИНГ только что окончила Оклендский университет в Новой Зеландии по специальности «английский язык и литература». Она писала для студенческого издания «Краккум», и ей очень нравится «Джаббервоки». Хотя она, по всей видимости, обладает способностями экстрасенса, ее пишущая машинка просто свинья.

Тимоти Кристофер Петер Пауль сидел в кресле, пес уткнулся ему в колени, а через голову Тимоти проносился сонм ангелов. Перед ним на стеклянном столе стояла тщательно собранная, переливающаяся ярким светом хрустальная пирамида. Она была наклонена так, что необыкновенно яркий сине-зеленый свет через правую сторону вливался прямо в его мозг, в лобные доли.

Тимоти Кристофер от удивления открыл рот, когда ангелы вдруг снялись с места и начали медленно кружиться позади его глаз под нарастающую органную музыку. Розовато-оранжевое-лимонное свечение заполнило его мозг, и он почувствовал в двенадцатиперстной кишке странную теплоту.

— Привет, Тимоти Кристофер, — произнес хорошо поставленный голос. — Это говорит твоя ненормальная мамаша. Я теперь, как говорится, с ангелами, дорогой.

Раздался низкий, холодящий душу смешок.

Тимоти вздрогнул; багровые вспышки с лучами ярко-желтого света посередине вонзились в его руки. Он видел цвет, чувствовал, как он вибрирует. Ему стало жутко — окрашенные в зеленоватый цвет капли пота заблестели между волосками на его руке, колеблющимися, как стебли кукурузы на картинах Ван Гога.

— Мама? — с трудом выдавил он. — Адель?

— О, не волнуйся, малыш, — стала успокаивать его мать, и голос ее звучал еще более возвышенно. — Ничего, ничего. Подожди, пока ты попадешь сюда, ко мне; здесь просто потрясающе, безумно, безумно и прекрасно.

Все ангелы приподняли свои одежды торопливым застенчивым движением, чтобы… ничего не приоткрывать.

«Что за пытка, пытка, — подумал Тимоти Кристофер. — Она вернулась. Она идет, чтобы забрать меня».

— Тимоти, — нежно проговорила мать, — пожалуйста, послушай меня внимательно. Мне потребовались годы, чтобы уговорить твою тетушку Берту купить тебе эту вещь — ты ведь сам ее знаешь; все предметы, сужающиеся кверху, по ее мнению, являются фаллическими символами или чем-то в этом роде — я думаю, это все ее иеговистские предрассудки^[1]. Ей все казалось, бедняжке, что ее постоянно искушает дьявол. Ты знаешь, как трудно пробиться, что ангелам, что демонам, не говоря о том, чтобы вообще хоть как-то пробиться. Гораздо труднее, чем вам дозвониться друг другу по телефону, дорогой. Поэтому-то столь немногие из нас утруждают себя! Это действительно требует таких усилий, а здесь столько всего интересного: можно создавать новые миры, становиться частью картин, вкладывать частичку себя самого в самые разные вещи. Можно делать все, что захочешь, только назови! — она снова захихикала. — Отличный, кстати, каламбур. Ведь здесь Называние — это совершенно реальная вещь, но, милый, сейчас об этом говорить нам некогда. Тимоти, сконцентрируйся! Дорогой, это вовсе не игра, мне потребовался на это чуть ли не целый год, если измерять сроками твоей жизни, или ничто в моем измерении.

Тимоти УСЛЫШАЛ, как его мысль следует за восхитительным тоном материнского голоса. Это всегда был волнующий голос, возбуждающий и полный обещания, а теперь, теперь…

«Мой пес! — подумал Тимоти. — Проклятая тварь! Куда он запропастился?»

Сквозь каскады пульсирующего света, беспрерывно резонирующего со все возрастающей частотой, он пытался нащупать свою собаку. Его рука прошла сквозь пол.

— Мама! — пронзительно закричал он. — Где Альберт Эйнштейн! Где эта чертова собака?

— Альберт? Ну, конечно же, он здесь, дорогой, — собаки это делают быстрее. А теперь следи за светом, сам стань светом, вообрази, что ты смертельно пьян или что-то в этом роде. Ведь ты нарочно не попадаешь в фазу!

Голова Тимоти Кристофера лопнула, и образы ангелов стали сыпаться, подобно хлопьям снега на дисплее компьютера, но у них у всех были рты, и они беспрерывно хихикали. Он услышал неясные голоса:

— Посмотри-ка, Адель, на всех это действует совершенно по-разному.

— Господи, (вот это да!), ты прав.

— Послушай, давай посмотрим, узнает ли он тебя.

— Тимоти? — колокольный звон голоса Адели разорвал ряды ангелов, танцевавших чечетку вверх тормашками на одной руке; в каком-то извращенном ритме глаза ангелов двигались в унисон влево-вправо, вверх-вниз. — Тимоти, ты помнишь Клиффа, мага Клиффа, а дорогой?

— О, господи, нет! — пробормотал Тимоти. Его мать просияла — он это почувствовал…

— Видишь, Клифф, он реагирует. Я знала, он вспомнит тебя. Подбрось-ка ему волшебный ковер или помести в решетку мироздания, пока он не отключится.

Множество ярких линий, хитроумно расположенных в пространстве и состоящих из обожженных вручную кирпичей, замелькали в сознании Тимоти. На каждом были выгравированы маленькие буквы, и кирпичи в бесконечном вихре кружились вокруг всего мири, и на каждом из них сидел ангел, улыбаясь счастливо и победоносно.

«Мы все — решетка, мы — это мииирр…»— услышал Тимоти, перед тем, как его глаза растворились в галактике связанных в единую решетку частиц.

* * *

Неожиданно Тимоти оказался стоящим среди звезд. Хорошо знакомое ощущение ласкало кончики пальцев. «Альберт Эйнштейн», — обрадованно произнес он. Он погрузился в ясные глаза Альберта — миллион коричневых озер, восхитительное прозрачное желе, мягкое, обволакивающее, уносящее его от самого себя, в царство, где…

— Тимоти Кристофер! Сконцентрируйся! — приказала Адель. — Ты знаешь, Клифф, — пробормотала она, — он всегда чрезмерно любил своего пса.

Тимоти был переполнен ощущением счастья, безумным, невыразимым чувством бытия, общности со всем мирозданием. Альберт Эйнштейн и он один в этой ослепительной вселенной, человек и его собака на пути к…

— Тимоти! — строго окликнула мать, — мы здесь. Постройся настроиться. Ты знаешь, Клифф, он всегда был упрям.

Тимоти включился и выключился, и вот перед ним, на мультифонической ультразвуковой вершине чувственного восприятия, стоит его возлюбленная матушка. Облаченная в длинную мантию с мерцающим, быстро меняющимся узором, который нимбом окружал ее голову, она была, как всегда, великолепна. Рядом с ней в театральной позе стоял высокий мужчина с ястребиным лицом; однако величие его осанки и изысканность позы затмевались великолепием его мантии. Она была какого-то таинственного