- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (18) »
как камушек от камушка надетого на нить.
Вы сами, как и время ваше, — беспардонный плагиатор:
себя вы, словно день минувший, удесятерите завтра,
забыв, что «десять» — лишь «один» один десяток крат.
Десятикратный вор. Десятикратный плагиат.
Любая ваша речь — не ваша. Чужие в ней стоят слова.
Не вы произвели их или произнесли не вы сперва.
Простые буквы «а» и «б», простые цифры «раз» и «два»,
поставленные в вашу речь, есть акт двойного воровства.
Ни в воровстве при этом, ни тем более в разбое,
не обвиняют тех, кому удвоить,
утроить хочется себя, умножить,
устроить пир в копировальном ложе.
В каком количестве однако б вы ни жили,
вы станете своей деталью или
своим же фоном и своим же обстоятельством,
своим же над собою надругательством.
Руиною своей. Безлюдным портом.
Пустою лодкой в нём. Печальным натюрмортом.
Рисую с вами натюрморт…
Вы на краю пустой кровати.
Кровать высокая. Железные полати.
Она стоит у голой стенки. Кстати,
и стенки в комнате такие, как в палате
больничной. Вы и есть больны: сверхтрезвость.
Лицо морщинами изрезано, как лезвием
или осколком зеркала. И в зеркале ещё окно
разбитое — кроме лица пропитого — отражено;
вино разлитое в стакан; останки старых странных снов,
которые вам не дано связать во что-нибудь одно…
А утром — тишина сквозная.
И продолженье тишины.
Жизнь это то, что остаётся, когда её покинут сны
и всё, что никакому глазу пока ни разу разглядеть
не довелось, — одну лишь фразу, начертанную посередь
невидимой стены рукой невидимой, — пророчество:
«О, чем теснее в мире, тем сквознее одиночество!»
Значенье этих вещих слов значительнее в тишине:
ни среди этих тесных стен, ни в целом здании, ни вне, —
среди вещей, живых созданий или приснившихся во сне, —
никто не ваш, ничто не ваше. И не по чьей-либо вине —
как в гробе или как в утробе, вам тесно тут, нигде вам не
найти родной души…
…она — в иной, проклятой, стороне
полей могильных. За чертой, что отсекла чертополох, —
тех, кто, увы, искали смерть, — от тех, кого, увы, врасплох
она застигла, кто успели воскликнуть только «ох». Как вздох
зелёный, стелется над ними приглаженный и сытый мох…
Но на поля самоубийц за ровной чередой могил
никто ни вздоха, ни молитвы, ни цветов не приносил.
Трава истлела в жёлтый прах, а чёрный эвкалипт иссох —
отсутствие страданий, страха, примет каких-либо эпох,
присутствие чего уж нет, что есть необозначенность,
несвязанность, нейтральность, пустота, истраченность…
Улёгся бугорок печали в равнину из песчаных крох.
Улёгся и в мозгу бугристом крепчавший в нём переполох…
Увы, улёгшаяся смута и отступившая тоска
есть зрелость.
Зрелость — спячка духа,
оструганного, как доска
глухая. Зрелость — глухость слуха
к тому, что громче шёпота.
Она — незримое для глаз, неслышное для уха
сплошное разрушение-разруха
всего и вся. Не разрушенье, — больше: раскрошенье.
Схождение камней в песок. Исчезновенье
в пустыне голой, где ни тени, ни плетени,
где вы, увы, — деталь чужого сна,
освободившаяся от сплетений
с любой другой. Им всем — одна цена.
Цена песка в песках, где выживает-длится
Одна лишь скука, дьявол чёрнолицый,
кому, как вам уже, на всё, что мнётся
и движется, смотреть не хочется.
В колодце
воды немнущаяся гладь, спокойствие песчинок
в песках безветренных — вот образцы картинок
в виньетках из сплошного завывания сурдинок…
Сплошная скука и отсутствие сплошное формы…
Сгущение бесформенности как формальной нормы…
Сгущение присутствия затишья перед штормом…
Не только шторма, — не случится даже ряби на душе,
как не случилось не родиться тому, что родилось уже.
Случится с вами что случается с предметами в музее,
что происходит ежедневно в Риме с Колизеем:
глухое, как зубная боль, сознанье непричастности
к самим себе во времени; как в целом, так и в частности;
невольное, как сон, желанье не присутствовать
при том, как беспробудно засыпает суть твоя.
И как руины Колизея с новой в Риме улицей,
слова вчерашние сегодня больше не рифмуются.
Лицо у вас — и то покинуло границы своего овала.
Осталось подвести итог утратам — и начать сначала.
С руин начать теперь. С развалин. С того начать, что в вас
осталось…
Но есть ли слово в словарях назвать что вы утратили?
Любое слово — это цепь поводыря-предателя,
смыкающая личное с безличным знаменателем,
а всё наличное — со временем, которого не стало…
Как называть, к примеру, чувство, от которого устала
змея стареющая, — чувство, будто ей недоставало
чего-то главного, когда из логова её, завала,
без жала своего в не-свой, небесно-синий, мир сбежала,
в котором сбросила личину и начала себя с начала?
Любое слово есть название того, что перестало
существовать. И не назвать-не выразить утрату словом,
поскольку слово суть само — утрата; дом, в котором
живёт не тот, кто в нём живёт; оно — пустая кожура
змеи, которая покинула её ещё вчера
и унесла с собой помимо тайны своего шипенья
необъяснённую свою премудрость перевоплощенья…
Итак — на полосе запретной, на кладбище самоубийц,
на острове, у мёртвых вод или у красных, у границ
Востока с Западом, среди иссохших медуниц, мокриц
издохших, среди птиц, клюющих землю из крупиц
песка могильного, на землю вы теперь ложитесь ниц
и льнёте к раковине хрупкой, подобной скорлупе яиц:
не шум морской, не гул, не звуки, слышанные ранее, —
беззвучное вы слышите внутри неё рыдание.
И замираете, боясь не смерти, — умирания…
Того боитесь, что того, что с вами происходит,
вы не боитесь, ибо то, что вместе с вами ходит —
не ваша тень; чужая. И что вы, увы, не вы:
что плечи ваши, но кочан не-вашей головы
на них
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (18) »