Анатолий СОБЧАК ХОЖДЕНИЕ ВО ВЛАСТЬ

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

У московского поэта Валентина Берестова есть стихи о предвоенном мальчишке:

Государственные сны в детстве меня не посещали, а вот после сорока в тяжелую для меня пору однажды ночью привиделось: с трибуны Кремлевского Дворца съездов я, беспартийный, говорю все, что думаю и о нашей политической системе, и о ее вождях, а Брежнев и Суслов с каменными лицами все это внимательно выслушивают. Проснулся я в холодном поту.

Говорят „забыть, как дурной сон“, но говорят и „сон в руку“. Через десять лет, когда не было уже ни Брежнева, ни Суслова, я оказался на той самой трибуне, чтобы сказать те, десятилетие назад застрявшие на языке слова. Да и кабинет мой находится в том здании Верховного Совета напротив Ленинской библиотеки, где с фасада мемориальная доска сообщает, что здесь когда-то была приемная М.И. Калинина.

* * *

В цивилизованных странах люди, как правило, мало интересуются политикой. Если парламент существует уже несколько столетий и парламентская машина отлажена, разве станет обыватель сутками просиживать перед телевизором, когда идет прямая трансляция депутатских дебатов? Есть более интересные вещи: бизнес, культура, спорт, наконец.

В странах с тоталитарным режимом иное: там от политического курса зависит жизнь, но, как ни парадоксально, самой политики как таковой не существует. Грызня временщиков у трона и аппаратные игры функционеров — все, что угодно, но не политика.

Другое дело — ситуация, подобная нашей, ситуация времен распада последней из мировых империй, крушения тоталитаризма и рождения национальных парламентов. Вынеся в подзаголовок книги слова „рассказ о рождении парламента“, я совсем не уверен, что через год или даже полгода и Съезд народных депутатов СССР, и избранный им Верховный Совет будут существовать в том же качестве, что и сегодня. Может быть, обретя суверенитет, независимые республики найдут иную форму регулирования своих отношений друг с другом, и Верховный Совет СССР будет преобразован в какой-либо другой государственный или даже межгосударственный орган. Но, как бы ни было, рождение парламентской системы в нашей стране началось весной 1989 года в Москве на I Съезде народных депутатов СССР.

Кого из пассажиров благополучного океанского лайнера интересует, как работает машина и кто заступил на вахту на капитанском мостике? А теперь представим, что барометр показывает бурю и новый капитан дает команду ускорить ход, чтобы миновать опасную зону или прийти в порт до шторма. И сразу же выясняется: машина выработала весь моторесурс, винт поврежден, а команда корабля подобрана из людей, впервые видящих море. Начинается паника, кто-то пытается спешно запастись спасательным кругом, кто-то — овладеть катером и уйти на нем, доказывая, что катер по закону принадлежал его дедушке. Корабельный кок — тот вообще предпочитает потонуть, но не попасть на сушу, где его станут судить за растрату.

Тут-то капитан и обращается к пассажирам с просьбой сформировать альтернативную команду и отремонтировать корабельную машину.

Итак, вместо рядового рейса — драма, достойная зрительских страстей. Но ее хорошо наблюдать со стороны или, в крайнем случае, быть оппонентом капитана, еще не подозревая об истинном положении дел!

* * *

Избранные полтора года назад народными депутатами СССР, ни я, ни мои коллеги даже не подозревали, что уже стали участниками великой социальной драмы. Логика событий и логика совести потребовала, чтобы через год некоторые из последовательных критиков капитана сами стали у рычагов корабельной машины, да еще на ходу попытались переделать ее конструкцию. Весной 1990-го я был избран председателем Ленсовета и теперь ответствен не только за состояние дел в стране, но прежде всего за судьбу своего города. Разумеется, я сам вижу это противоречие в целом ряде ситуаций я вынужден зависеть от той самой Системы, которую вместе с другими демократическими депутатами пытаюсь перестраивать. Столь же трудно сегодня и Гавриилу Попову, ставшему мэром Москвы, и Борису Ельцину, избранному главой российского парламента. Изнутри — даже на муниципальном уровне! — государственная власть представляется иной, чем снаружи. Чем? Об этом я и хочу рассказать по свежим следам, ибо истинный ход событий все больше искажается ретроспективными оценками происшедшего.

В древнерусской, да и в русской литературе существует особый жанр „хождений“. Более того, жанр этот существует и в русской истории: от апокрифа „Хождения Богородицы по мукам“ и „Хождения за три моря Афанасия Никитина“ до хождения в народ российских революционеров XIX века. Англичанин, вероятно, сказал бы „the expediton“, но в слове „экспедиция“ куда более разума и расчета, чем в слове „хождения“.

Словно как в русской сказке: пойти-то можно, а вернуться — только если очень повезет.

Когда на XXVII партийном съезде Михаил Горбачев сказал о необходимости равенства перед законом каждого человека, независимо от занимаемой им должности и положения, многие просто не обратили на это внимания. Мало ли какие правильные и справедливые слова произносились в отчетных докладах нашими генсеками! И только профессионалы — политологи и юристы — отметили: впервые за семь десятилетий тезис о равенстве перед законом был распространен на работников партии. Никогда еще в советской истории не звучала в официальном выступлении партийного лидера тема „закон и партия“, не было ни одной работы, ни одной статьи, где бы рассматривалось правовое положение КПСС.

* * *

Идея отделения государственной власти от партийной и была первым ударом Горбачева по всесильному монополизму административной системы. Статьи о „телефонном праве“, о санкционированном беззаконии партаппаратчиков, о некомпетентном или корыстном вмешательстве партии в неполитическую сферу общественной жизни стали все чаще мелькать и на газетных страницах, и в специальных академических изданиях. Пройдет немного времени и на XIX партконференции будет сделан еще один, очень важный шаг: Генеральный секретарь скажет о необходимости разделения властей. И сразу возникнет вопрос какое же это государство, ежели власть в нем разделена на законодательную, исполнительную и судебную, а партии отныне остается лишь сфера идеологии?

Ответ был заключен в самом