работящей, но очень уж своенравной. Парня выбрала сама. Не остановило её, что влюблен был Степан в тихоню Настю. Задумала на себе женить — не отступишься. А Степан все по своей Насте вздыхал, вот уже и день свадьбы назначили. Анна скрипела зубами, зло ночами плакала в подушку и решилась в итоге на страшное.

За дальним полем, на берегу, аккурат возле разрушенной мельницы жила старая Сычиха. Была она дочерью мельника. Но поговаривали в деревне, связался мельник с нечистью, от русалки прижил свою дочку. Сказки — не сказки, мельник помер давно, а дочку его все старались обходить стороной. Считалось, что ведьмачит она, тайком ночами бегают к ней девки да бабы, чтобы зелья какого прикупить да от нагулянного дитёнка избавиться. А ведьма топит плод с последом в омуте — кормит чертей. Анна в сплетни не особо-то и верила, все-таки комсомолка, не дремучая баба деревенская. Но, когда чешется, и не туда побежишь. Собрала с вечера нехитрый гостинец для бабки, как стемнело, перелезла через жердины да припустила по полю. С речки набежал на поле густой туман, скрыл постыдные девичьи тайны.

Бабка сидела на берегу омута, оглянулась тяжело, показалось Анне, что полыхнули глаза ведьмы огнем.

— Я тут это.. — порядком испугавшись, залепетала Анна.

— Вижу! А знаешь ты, девка, что грех это, большой грех — чужого мужика к себе привязывать?

Анна потупилась.

— Чего принесла — показывай!

Старуха влезла в узелок, выудила хлеб и овощи и, бросив на дорогу, расхохоталась:

— На кой мне трава твоя! Мяса хочу! Младенчиков невинных!

Раскричались вороны в подпев хохоту, послышались завывания и улюлюкания в лесу за омутом. Анна в ужасе развернулась, было, чтоб припустить обратно к деревне, но бабка неожиданно схватила её костлявой жилистой рукой, придвинулась близко-близко и задышала в лицо жарким гнилым дыханием

— Что, девка отдать готова за парня?

Анна удивлённо уставилась на старуху.

— А что ты хочешь?

— Душу твою, конечно. Но душа у тебя, смотрю, мелкая. Много ль с неё выпьешь. Приведи мне человека невинного, чистого, как снег первый. Младенца мне принеси и утопи в омуте! Тогда и Степан твоим будет.

Анна отшатнулась в ужасе, моргнула — стоит одна посреди поля. Ни старухи, ни узелка, ни криков. В тумане вернулась домой да упала на кровать.

С тех пор Анну начали преследовать слова старухи. Каждое известие о новорожденном в деревне — словно нож по горлу. Так счастье её близко и так невозможно.

Приближался день свадьбы Насти и Степана. Анна ночами не могла спать. Лежала, раскидавшись на жаркой кровати и думала, думала, думала.

Красть младенца и топить его в омуте — дело ужасное, но мысль, что Степана она скоро потеряет бесповоротно, не давала ей покою. И однажды Анну осенило: старуха сказала, нужна ей душа чистая. А это ж необязательно младенец. Вон, Наська, убогая — зла никому в жизни не причинила. Над муравьём раздавленным и то рыдать готова.

И Анна начала действовать. Подружилась с Настей, начала ей нашёптывать, что Степан — не дурак на других девок поглазеть. Растает настина молодость — уйдет Степан к другой. А если девка до свадьбы ночью не побоится и умоется водой из Мельничьего омута, то красота её сохранится до самой смерти. В конце концов Настя подружкиным словам поверила и ночью побежали они к омуту. Настя наклонилась над гладью зачерпнуть воды, а Анна и столкнула её.

Утром родители хватились Насти, искали всей деревней, облазили все окрестные леса и овраги, речки и колодцы, но девушку так и не нашли. Степан погоревал с месяц да и, неожиданно для всех, женился на Анне.

Та поначалу нарадоваться не могла на мужа, но потом началось страшное: Степан запил. А пьяный был он страшен, колотил Анну, даже когда она уже ребенка носила. Младенца она тогда потеряла, сама чуть в крови своей не утонула и чудился ей в беспамятстве хохот ведьмы.

— Отдай младенчика, отдай!!! — Кричала старуха.

Вскоре началась война, Степана забрали на фронт, и домой он больше не вернулся. Получила Анна похоронку, спрятала её подальше и больше Степана не вспоминала. После войны мужики домой не вернулись. Бабы старели, дряхлели, только Анна оставалась все такой же, как и в молодости. Косились на неё в деревне недобро, да вскоре кто умер, кого дети забрали из глуши и осталась Анна одна в деревне. А потом снова начали появляться люди. Правда, что это были за люди, Анна даже думать боялась. С виду вроде человек — человеком, а присмотришься — что-то не то с ним. Чертовщина какая-то, словно марево вокруг вьётся. И глаза у всех мёртвые, чёрные, бездонные. Анна даже съездила в церковь, приняла крещение, икон навезла, ночью к дверям не подходила.

А однажды в деревне появился Степан!

Анна, как его увидела, аж обомлела. Замерла посередь дороги, прижала платок ко рту.

— Степан!?

Мужчина оглянулся, оглядел ее с ног до головы.

— Вы, — говорит, — ошиблись. — Меня Иван зовут. Недавно с женой мы тут. А вы давно здесь живёте?

— Да всю жизнь, считай и живу.

Не было в Иване ничего бесовского, Анна и успокоилась. Скоро и сдружилась с соседями. Да так сдружилась, что через год узнала, что беременна.

Иван новость воспринял холодно, бросил только: «Неизвестно ещё, от кого понесла. Жене расскажешь — придушу и тебя, и младенца». И заполыхали глаза его мертвечиной.

Поехала Анна в больницу в город, от ребёнка избавляться было поздно, так и родилась в итоге Галя — никиткина мать. А на седьмой день после родов, когда Анна уже вернулась в деревню, нагрянула к ней гостья. Старуха-ведьма стояла под окнами и не смела войти.

— Отдай душу невинную, — шептала она. А Анна, с ребёнком на руках, простояла всю ночь под образами на грани сознания.

— Ну смотри, девка, этого младенца не отдашь — заберу следующего. От меня не откупишься.

Наутро Анна отвезла дочку в Дом малютки. Когда Галина выросла, приехала к ней, рассказала, что пришлось ей ребенка отдать, так как в деревне и сами с голоду умирали, и как скучала она, и прочие сказки. Галка её и простила, даже приезжала временами. А потом Никитку привезла. Анна тогда сильно испугалась и ребёнка привозить запретила. Сама ездила в город порой, пока силы ещё были. А в деревню их не пускала. Так что не лазил Никита с Гошей по сугробам, на речку не бегал, ягод в лесу не собирал.

* * *

Никита сидел с открытым ртом. Когда бабка закончила рассказ, сглотнул слюну.

— Ба, ты мне сейчас с чего решила сказки-то рассказывать, а? Маринка где? Ты чего мне по ушам ерундой своей ездишь, какой Степан вообще, а?! Подожди-ка, подожди-ка, это если Степан твой на войну пошел, эт сколько тебе лет-то стукнуло?! Эт больше ста?! Ба, ты вообще, в своем