вы что?

—      А я ей на бумажке написала адрес и домашний телефон. Покажешь, говорю, врачу «Скорой помощи», который ко мне приедет, если я умру, — он тебя домой отвезет. Действительно, мало ли что... Ира меня потом ругала, а Сережа ругать, конечно, не решался, но весь вечер молчаливо не одобрял. Нечего ребенка травмировать, говорят. Мол, теперь она будет все время думать, что ты умрешь. Но я ведь действительно умру, отвечаю, а Ира в слезы. Откуда у меня такие мысли, спрашивает.

Знаешь, Нелечка, я вот начала об этом думать, выходит, что нас с детства учат смерти бояться. Женька очень спокойно про смерть говорила, буднично так, а сейчас задумается, испугается.

—      Дина Владимировна, миленькая, это вы внучке можете глупости говорить, а я точно знаю, что вы никогда не умрете.

—      Вот видишь, и ты туда же... Ну хорошо, пойдем поработаем для разнообразия, а то три часа дня, а мы все о главном да о главном...

* * *

...а самое удивительное, что я нашла работу. Я теперь экскурсовод в ботаническом саду! По-русску и по-итальянску, а по-французску у меня пока плохо получается. Нажимаю на архитектурные особенности дизайна, а названия деревьев, к счастью, написаны на табличках. Правда, очень мелкими буквами.

Ну, ты понимаешь, что это значит. Это значит, что я смогу целый год продержаться, пока виза не закончится, а там видно будет. Думаю, что к тому времени моя хозяйка выдаст меня замуж за какого-нибудь солидного господина или продаст в публичный дом, я пока не поняла. Но у нее такой взгляд делается, когда она на меня смотрит, что прямо не по себе. К тому же ее племянник, мой самолётный знакомец, зачастил. Еще без цветов, но уже с тортиками.

Утром по дороге на работу я битый час объясняла полицейскому, что у меня тяжелый комплекс Очень Маленькой Машины: я еду не с разрешенной скоростью, а с максимально возможной, потому что в девяносто девяти случаях из ста она раза в два меньше разрешенной. Он меня отпустил, потому что «мадам говорит так много слов, что у него кружится голова». Иди, сказал, и больше не греши...

* * *

Костик звонил в дверь долго, даже очень долго. Совершенно игнорируя явное нежелание хозяев открывать дверь. Или хотя бы притвориться, что их нет дома, — например, сделать потише музыку и не орать во весь голос: «Какого черта, я не понимаю, неужели нельзя оставить меня в покое?!!» В общем, неприлично долго звонил и совсем уже было отчаялся, но тут дверь распахнулась. Нель стояла на пороге, взъерошенная и растрепанная, в шелковом халате с драконами и с сигаретой в зубах.

—      Мне уйти? — грустно и покорно спросил Костик. — Ты скажи, если уйти, я не обижусь, я же понимаю, у тебя дела, наверное...

Нель махнула рукой в том смысле, что чего уж теперь, заходи, раз пришел, и посторонилась. Но недостаточно быстро, потому что моментально повеселевший Костик ворвался в квартиру со скоростью курьерского поезда и с его же грацией. Так что Нель пришлось сменить томную позу «прислонясь к дверному косяку» на менее изысканную, но куда более уместную в данном случае «я не выйду из этого угла, пока ты не сядешь в кресло». Костик, конечно, сел в кресло, но перед этим опрокинул журнальный столик, рассыпал окурки на ковер, чудом не разбил пепельницу и наступил Нель на ногу. После чего сам же завопил «ай-ай-ай» и помчался на кухню за льдом, но Нель силой впихнула его в кресло и даже сказала обидным голосом, что лучше она совсем без ног останется, чем совсем без посуды. Костик собрался обидеться и даже уже почти нахмурился, но тут вспомнил, зачем пришел.

—      У меня гениальная идея, Нелечка, вот послушай: я вчера разговаривал с бывшим одноклассником, так у его жены диабет, настоящий, инсулинозависимый. Он мне рассказал, что сейчас есть новый инсулин, его достаточно раз в три дня колоть, там часть молекул в защитной оболочке. И она растворяется медленно, главное — это вовремя есть, а то гипогликемический криз будет. Так я подумал, а что если совсем без уколов? Ну помнишь, году в восьмидесятом была такая идея, чтобы кишечная палочка вырабатывала инсулин, но ничего не получилось, потому что вырабатывать-то она вырабатывала, но инсулин в кишечнике расщепляется, а если бы не расщеплялся, так можно было бы его в таблетках выпускать, но он расщепляется...

Нель закурила сигарету и попробовала расфокусировать зрение так, чтобы Костик находился между двумя сигаретными огоньками. Задача оказалась не из легких, потому что Костик подпрыгивал на месте и отчаянно жестикулировал, сбивая прицел. В конце концов Нель отчаялась и откинулась на спинку кресла, попутно представляя, как она метким выстрелом сносит Костику полчерепа. Картина получилась до того натуралистичная, с изобилием кровавых подробностей, что Нель чуть было не расплакалась над еще теплым телом. Но тело махало руками, брызгало слюной и блестело глазами, не давая сконцентрироваться.

—      Вот смотри, — продолжал Костик. — Берем обычную культуру мышечной ткани, встраиваем инсулиновый ген, помещаем в капсулу из мембраны, и пусть себе производит инсулин прямо в кровь.

—      Замечательная идея! А гипогликемию лечить дешевле, ты это хочешь сказать?

—      Погоди, ты не дослушала. Поставим регулировку какую-нибудь, ну хотя бы тем же сахаром. Поднимается в крови сахар — начинает производиться инсулин. Или даже без сахара можно. Встроить в капсулу фотоэлемент, а клетки взять не мышечной ткани, а растительные. И подавать световой сигнал.

—      Костя, я тебя умоляю, может, тебе фантастический роман написать? Задатки у тебя хорошие. «Световые сигналы...» Это очень красиво выглядит, а на деле тебе твою замечательную капсулу придется регулярно вырезать и новую вшивать. Судя по стандартному биореактору, раз в неделю примерно. Ты считаешь, что операция раз в семь дней лучше, чем уколы?

—      Ну ладно, ладно. Не больно и хотелось. Тебе лишь бы задушить в зародыше хорошую идею — и всё, день прожит не зря. Чаю хотя бы нальешь?

Нель вздохнула и поплелась на кухню, сопровождаемая требованиями, наглость которых возрастала в геометрической прогрессии: сахар, лимон, мята, коньяк...

—      Что у тебя на работе?

—      Мы новые капли для глаз сделали. Я предложил их назвать «Слеза ребенка». Представляешь, какую рекламу можно сделать? Выходит Федор Михайлович и говорит, что всеобщее счастье не стоит слезы ребенка, или как там у него было, я уже не помню.

—      Ну да, и голос за кадром: «Слеза ребенка. Всего три рубля за флакон!» И что, они согласились?

—      Нет, конечно. Тогда я предложил назвать капли «Поглядин». Или, как вариант, «Виднобудин».

—      А они что?