Ленина».
Вместе с НИМ мы вступили в новую эпоху.
Это будет особая историческая эпоха, и без этой исторической эпохи, без поголовной грамотности, без достаточной толковости, без приучения народа к тому, чтобы пользоваться книгами, и без материальной основы для этого, без обеспеченности от неурожая, от голода, от войны нам своей цели не достигнуть.
И, как ни тоскливо, как ни горько ему, Слава всей душой ощущает свою принадлежность к этой исторической эпохе. Он понимает, что эпоха потребует всех устремлений ума и сердца и его самого, и его соотечественников, что ничто даром не дается и указанной цели можно достичь лишь ценой сверхчеловеческих усилий.
С того момента, как он прочел сообщение о смерти Ленина, он думал о НЕМ непрестанно, все остальное отодвинулось или пропало, все время он находился наедине с НИМ, хотя его горе разделяли с ним тысячи единомышленников.
«Я всегда буду идти по ЕГО пути, — говорил себе Слава, — я тоже готов отдать жизнь за людей, живущих в новом, еще только создаваемом мире…»
А ночь становится все холоднее, все темнее. Полыхают костры, и от костра к костру люди идут прощаться с Лениным…
Невозможно провести ночь на таком морозе!
Множество людей плечом к плечу движется вдоль низких домиков Охотного ряда.
Слава приближается к распахнутым настежь дверям…
Нет, он не в силах туда войти!
Слава делает шаг в сторону, еще шаг, отходит от дверей, идет навстречу очереди.
Вот где живой Ленин! Среди этих людей. В этих людях.
У Славы такое ощущение, что он и в себе несет частицу Ленина.
Неподалеку от Дома Союзов, между невысоких домов церквушка Параскевы-Пятницы.
Рядом с церковью полыхает костер, оранжевое пламя желтыми бликами падает на лица людей.
Слава идет медленно, тяжело. Он замерз, горе придавило, им владеет чувство бесконечного одиночества.
И вдруг что-то ударило в грудь. Слава оглянулся, посмотрел под ноги. Темный комок лежит у его ног.
Спугнутый откуда-то из-под карниза, обессилевший от холода, воробей ударился о его грудь.
Слава наклоняется и берет в руку маленький пушистый комочек, жизнь в нем еще теплится.
Слава осторожно держит воробья меж двух ладоней и пытается согреть его своим дыханием.
Подходит поближе к костру, и теплое дыхание огня обдает и Славу и воробья.
— Грейся, грейся, — говорит Слава.
Оранжевое пламя освещает снег, людей, церковь.
Слава слышит, как трепещет маленькое птичье сердце.
— Слышишь, воробьишка, надо жить, — говорит Слава и раскрывает ладони.
Мгновение воробей медлит и вдруг взлетает и исчезает под застрехой.
— Что ж, надо жить, — повторяет Слава. — Надо жить.
1956-1981 гг.