Винцент Шикула ОРНАМЕНТ

Памяти Нины Михайловны Шульгиной (1925–2017)

1

Порой сюда долетают странные звуки, многие из них кажутся мне нереальными, даже такое впечатление, что я их просто выдумал. Дом с трех сторон окружен лесом, откуда доносится птичье пение (минуту назад оно стихло), шум и гул ветра в кронах деревьев, топот диких животных. В ясные ночи слышен крик оленя, чавканье и хрюканье кабанов, что приходят поваляться в грязи болотистой Фифрперской долины.

Я стою в саду, передо мной на широких террасах, укрепленных каменными стенами, которые вполне достойны внимания любителя старинных сооружений, простираются виноградники. Виноградники спускаются к городу, можно было бы сказать, что они окружают его, если бы за юго-восточной частью, не обнесенной городским валом и потому растянувшейся шире других, не открывалась равнина с зелеными лентами полей, с акациевыми рощами и фруктовыми садами, разбросанными вблизи хуторов и деревень, с купами деревьев, прудами, множеством тропинок и дорог, теряющихся за горизонтом. Город бывает окутан дымом, иногда изморосью, а иногда обыкновенным туманом; порой видны только башни или кресты церквей.

Вечером загораются огни. Сначала они очень слабые, но по мере приближения ночи становятся ярче. И мне часто кажется, будто внизу подо мною лежит зеленоватый аквариум.

Когда совсем стемнеет, я ухожу в комнату, где у меня, — поскольку я никогда не застилаю, — разостлана постель, и готовлюсь ко сну. Вместо ужина — только стакан чаю или молока, которым запиваю белергал или другое лекарство, иногда, прежде чем забраться в постель, съедаю кусочек сахара. На тумбочке рядом со мной лежит стопка книг, но в последнее время читаю очень мало, да и то лишь для того, чтобы почувствовать усталость. Когда начинают слипаться глаза, откладываю книгу, гашу свет и тихонько говорю себе. «Я должен заснуть!» Но именно тогда мне приходит что-нибудь на ум, что-нибудь такое, о чем я весь день не мог вспомнить, к примеру, что я обещал своему приятелю какую-то мелочь, а недавно, вчера, он снова мне о ней напомнил, поскольку он тоже кому-то ее пообещал, и тот постоянно спрашивает, когда же он ее принесет, для меня эта вещь не имеет ни значения, ни важности, важность ее только в том, что с ней связано обещание, которое я дал таким непрямым способом кому-то дальнему, может, я с этим человеком совсем и не знаком, однако знаю, что упомянутая вещичка ему нужна, что ею я принесу ему радость. Приходится вставать, приходится эту вещичку искать, поскольку до утра я мог бы снова о ней забыть. И сон улетучивается. Я снова забираюсь в постель, но сон уже ничем не приманить. Ворочаюсь с боку на бок, раздумываю, нет ли у меня еще какого-нибудь дела, которое я мог бы сейчас, ночью, сделать. Дел у меня много, они тут же лезут в голову одно за другим, но для них мне нужен дневной свет или хотя бы еще кто-то из тех, с кем я хотел бы о каждом из них поговорить. Если бы можно было встретиться с ними всеми одновременно и сразу же обсудить и решить каждый вопрос! Если бы у меня был телефон, и не приходилось бы ждать, не приходилось бы даже набирать номер, а можно было просто спросить и тут же получить ответ. «Доктор, вы не знаете, почему у меня звенит в ухе?»

Правда, почему у меня так часто, даже постоянно, звенит в ухе? И что интересно, только в правом, и тон меняется, сначала повыше, потом через секунду снижается. Когда я ложусь спать, у меня звенит в ухе. Когда встаю, снова звенит. А днем, бывает, вспомню об этом, подумаю про себя: «Почему у меня не звенит в ухе?» И тут же начинается. Или иногда ночью просыпаюсь от какого-то писка, шуршанья, постукивания. Приподнимаю голову и прислушиваюсь. Комната залита лунным светом. Ничто не движется. Огонь в печи давно погас. Может, кто-то стоит снаружи, какой-нибудь поздний гость, пришел сообщить мне что-то важное или хочет о чем-то спросить? Вдруг что-то случилось? Наверняка кто-то стоит у двери, не может дождаться, когда я открою и впущу его в дом. Я встаю и бегу в соседнее помещение. «Стучался кто-то?» Ответа не слышно. Лишь какое-то время спустя доносится короткий, не очень громкий звук, однако непонятно, откуда он исходит. Как будто кто-то что-то отстриг. Что это может быть? Проверяю дверь, не забыл ли я ее вечером закрыть на замок. Закрыто. Звук повторяется и действительно напоминает мне щелканье портновских ножниц. В последнее время я живу один и ножницами совсем не пользуюсь, наверное, уже больше года даже в руках их не держал. Начинаю искать и вскоре нахожу. Щелкаю. Тут же слышен ответ. Значит, я не ошибался. Бегу назад в постель, однако знаю, что звуки придут за мной. Я спасаюсь только тем, что всю ночь напролет щелкаю ножницами.

Воскресенье. Воздух свеж, солнце только начинает припекать. Снова у меня звенит в ухе. К двум прежним тонам добавился еще один, и от этой примитивной музыки никак не избавиться. Будто у меня где-то, даже не знаю где, на каком-то футбольном матче, заложило уши, и позднее, сейчас, в эту минуту, я снова слышу гомон, крик, ругань, звуки гимна, смех, и все это сливается в одно целое, превращается в шум, да и тот постепенно теряется, остается лишь отзвук, мотив, мотивчик, которым толпа поддразнивала команду гостей: «Ко-ме-та-а-а, ко-ме-та-а-а…» Я мог бы попробовать петь, насвистывать, декламировать, разговаривать с кем-нибудь, слушать музыку или даже сам, если бы имел к этому способности, сочинять ее, правда, но все равно не избавился бы от этого мотива, потому что он уже не где-то снаружи, приходит не извне, он во мне и может в любую минуту возникнуть, может разбудить, когда я сплю, перекричать, когда кричу, может снова и снова мучить меня своей назойливостью, примитивной простотой. А вы ничего не слышите?

Внизу, в городе, живет бывший нотариус — о нем потом пойдет речь — и он говаривал: «Причину каждой болезни лучше всех может определить сам пациент. Меня, к примеру, беспокоит желчный пузырь, потому что в молодости я часто обжирался…»

Почему я об этом упоминаю? Пока мне ни на какую болезнь жаловаться не приходится. Бессонницу, головную боль я болезнями не считаю. Голова может разболеться и от солнца. Если я время от времени ссылаюсь на чужое мнение, на чужую мысль, прошу за это извинения; может, эта мысль мне чем-то понравилась (а другим может и не понравиться), потому я ее и записал. Точно так же я могу упомянуть и то, что вчера после обеда слегка моросило, а к вечеру снова прояснилось, или что в прошлом году уродилось много яблок. То есть, я вовсе не болен. Зато довольно часто чувствую усталость, особенно в