class="book">X
Поезд шел, и ночь за ним была непролазная, с редкими, псевдолунного света, огнями вдали. Ночной заоконный пейзаж почему-то один всегда – черные поля, за ними, разноудаленные, черные же стены леса. Эль вспомнила, как прошлым летом ехала с родителями. Было свежо, последождливо, ей разрешили высунуться в окно. Печальные, темные поля, бесконечные. Но удивили странные помосты, в эти поля уходившие. Эль сначала поняла, что это и есть волнорезы, а уж потом заключила, что поля не поля, и так прозаично, на основе одной сухой логики, и состоялось ее знакомство с Морем. Да, только поняв, что есть что, она разглядела и белую пену, бушевавшую почти под ногами состава (было неспокойно). Потом, уже в Сочах, она придумала такое, что вечная белая кромка морской воды, даже когда штиль, это, как ноготь – тонкая кромка человеческого пальца… А иногда море выпускало когти. Но теперь не море. По вагонным меркам было уже поздно, народ вяло перечитывал газеты, морально готовый к тому, что вот-вот и.о. Господа Бога проводница Верка объявит ночь и выключит рубильник. Впрочем, половине секций было решительно все равно, при каком свете тихо и осмысленно бухать. Выпивали и Мартин с Лехой, не будем забывать, что среди боевых трофеев было и пиво. Все в лучших традициях. Победителю достается койка, жратва и женщина. Так они и сидели на нижней Адидасовой полке, негромко трепались о своем мужском, закусывали обнаруженной лапшой быстрого приготовления, от которой жир на ложках стыл ультражелтый. – Спускайся! – крикнули Эль. – Спущусь… Расклад ей уже объяснили. Мучения на третьих полках кончились. Мартин ляжет с ней на место Адидаса. Разговорчики! А с Лехой вообще умора вышла. Слово за слово, и пожалела его Верка. К себе в купе спать положит. Уже и рюкзак его перетащила, сама (чтоб не убежал). Ну что же. Мартин ржет и по плечу хлопает. “Брезгуешь еду поднять с асфальта – ну и подыхай…” Но пока еще Верка не сыграла отбой, Эль полежит здесь. На старом месте. Последние минуты. Как странно, не было больше страха падения, и с Высотой она – как будто? – подружилась. Лампа дневного света над самым ее лицом, даже сдержанное “э-э-э” напряжения слышно сквозь колесный перестук, и если глаза закрыть, то красно, не темно вовсе. “Ну вот. И солярий почти бесплатно”. Едва улыбка – даже без губ. До Эль долетало, о чем говорили парни – типовой мужской треп, с нотой самодовольства, с “воспоминаниями о Царском Селе”. И даже в детство залезли. – А помнишь, как мы по телефону прикалывались, помнишь? “Алло, это морг?” – “Да”. – “Позовите Васю с третьей полки!” Ржут, а Эль как током дернуло. Да. Она увидела себя. Жесткая, холодная и именно третья полка. Пластом вытянулась. Отпущены все мышцы. Лампа вплотную, с гудением, со светом таким, что губы сиреневы. А над верхней губой, справа, темное пятно, совсем как… Поезд летел сквозь поля, мимо лесов и кустов, служа и источником света – обжигая мир отблеском окон вагонных и снова бросая его одного в темноте.
Поезд шел, и ночь за ним была непролазная, с редкими, псевдолунного света, огнями вдали. Ночной заоконный пейзаж почему-то один всегда – черные поля, за ними, разноудаленные, черные же стены леса. Эль вспомнила, как прошлым летом ехала с родителями. Было свежо, последождливо, ей разрешили высунуться в окно. Печальные, темные поля, бесконечные. Но удивили странные помосты, в эти поля уходившие. Эль сначала поняла, что это и есть волнорезы, а уж потом заключила, что поля не поля, и так прозаично, на основе одной сухой логики, и состоялось ее знакомство с Морем. Да, только поняв, что есть что, она разглядела и белую пену, бушевавшую почти под ногами состава (было неспокойно). Потом, уже в Сочах, она придумала такое, что вечная белая кромка морской воды, даже когда штиль, это, как ноготь – тонкая кромка человеческого пальца… А иногда море выпускало когти. Но теперь не море. По вагонным меркам было уже поздно, народ вяло перечитывал газеты, морально готовый к тому, что вот-вот и.о. Господа Бога проводница Верка объявит ночь и выключит рубильник. Впрочем, половине секций было решительно все равно, при каком свете тихо и осмысленно бухать. Выпивали и Мартин с Лехой, не будем забывать, что среди боевых трофеев было и пиво. Все в лучших традициях. Победителю достается койка, жратва и женщина. Так они и сидели на нижней Адидасовой полке, негромко трепались о своем мужском, закусывали обнаруженной лапшой быстрого приготовления, от которой жир на ложках стыл ультражелтый. – Спускайся! – крикнули Эль. – Спущусь… Расклад ей уже объяснили. Мучения на третьих полках кончились. Мартин ляжет с ней на место Адидаса. Разговорчики! А с Лехой вообще умора вышла. Слово за слово, и пожалела его Верка. К себе в купе спать положит. Уже и рюкзак его перетащила, сама (чтоб не убежал). Ну что же. Мартин ржет и по плечу хлопает. “Брезгуешь еду поднять с асфальта – ну и подыхай…” Но пока еще Верка не сыграла отбой, Эль полежит здесь. На старом месте. Последние минуты. Как странно, не было больше страха падения, и с Высотой она – как будто? – подружилась. Лампа дневного света над самым ее лицом, даже сдержанное “э-э-э” напряжения слышно сквозь колесный перестук, и если глаза закрыть, то красно, не темно вовсе. “Ну вот. И солярий почти бесплатно”. Едва улыбка – даже без губ. До Эль долетало, о чем говорили парни – типовой мужской треп, с нотой самодовольства, с “воспоминаниями о Царском Селе”. И даже в детство залезли. – А помнишь, как мы по телефону прикалывались, помнишь? “Алло, это морг?” – “Да”. – “Позовите Васю с третьей полки!” Ржут, а Эль как током дернуло. Да. Она увидела себя. Жесткая, холодная и именно третья полка. Пластом вытянулась. Отпущены все мышцы. Лампа вплотную, с гудением, со светом таким, что губы сиреневы. А над верхней губой, справа, темное пятно, совсем как… Поезд летел сквозь поля, мимо лесов и кустов, служа и источником света – обжигая мир отблеском окон вагонных и снова бросая его одного в темноте.