совершенно непонятым другими и в то же время не совсем понимая и самого себя, когда неожиданно вступил в пререкания.

— Никакой пользы обществу никто не может принести и, главное, никто и не должен приносить, — начал он; и когда все бывшие в комнате и безо всяких сомнений считавшие, что цель жизни каждого из них заключается в бескорыстном и полезном служении народу, — когда все в комнате недоумённо умолкли, Николай чуть смущённо и оттого угрюмо завершил: — Это всего лишь фикция предвзятого мышления.

— То есть что вы этим хотите сказать, г-н офицер? — совсем уж мрачно и сухо вопросила у него Вера Ходарева.

— А то, — полез в глубокую бутылку Николай, — что общество есть собрание таких, как мы, отдельных индивидов, и если каждый из нас принесёт своим трудом пользу себе, то тем самым он принесёт пользу и обществу. Это естественный ход, господа, соответствующий природной закономерности. А то, о чём вы говорите, барышня, это и есть фикция, игра праздного ума и отвлечённое представление.

— Выходит, что вы отрицаете саму идею общественного служения? — растерянно и почти испуганно спросила девица Ходарева, и румянец на её добром лице воспылал до пунцового свечения. — Господа, да что это он говорит? — обвела она серыми глазами общество молодых людей, московских студентов и курсисток конца XIX века. — Как же ему не стыдно?

— Идею вашу не отрицаю, но взгляд на неё имею свой собственный, — потупившись, молвил Николай Тураев.

— А образование? А знания, необходимые для народа? А борьба с невежеством и темнотой? — не могла успокоиться Вера Ходарева. — Неужели вы можете сомневаться в том, Николай Николаевич, что наши знания, наш общественно полезный труд нужны народу?

— Народу было бы полезно, чтобы мы не трогали его, — пробурчал Николай, чувствуя, что тоже краснеет, как и девица. — Народ сам знает, что ему делать для своего блага. Нам бы только не мешать ему да не грабить его.

— А наш долг перед народом? — подхватила праведное рвение своей подруги Лида, сокурсница Веры Ходаревой по счётно-статистическим курсам, которые они вместе посещали уже целый год. — Долг образованных людей, Николаша?

— Народу за все века мы так задолжали, Лидушка, что долг этот игрушками вашими не заплатить, — мягко взглянув на сестру, ответил ей брат.

— Чем же заплатить предлагаете, сударь вы мой прекрасный? — подал голос свой кудрявый Гостев, разливавший чай по чашкам: он, видимо, добровольно взял на себя роль прислуги или же был хлопотливым хозяином дома и стола. — Чем должок вековой платить?

— Пусть каждый идёт на пустые земли в Сибирь, в Кайсацкие степи и заводит там ферму, как сделали это американцы у себя, — уже нехотя отвечал Николай, сильно сожалевший, что затеял спор. — Или предприятие доходное заводит, чтобы самому кормиться и другим дать заработок.

— Он у нас американских убеждений, — снисходительно усмехаясь, вступил в беседу Андрей Тураев, брат, тогда ещё худощавый, с круглыми очками на большом носу. — Стихийный индивидуалист, господа, но малый добрый, смею вас уверить.

— Видим, добрый малый, да что-то очень шалый, — с ходу зарифмовал Сергей Никаноровнч, и рассыпался нарочито дурашливым смешком, и, забавно округлив глаза, налил в синюю чашку чаю из белой заварочницы.

— И где вы такого держали, кто воспитывал его? — тоже со смехом, но вполне дружелюбно молвила третья бывшая в комнате барышня, тоже курсистка, с круглыми загорелыми щеками.

— Иметь такие взгляды в наше время! — воскликнула кипевшая от негодования Вера Ходарева, принимая от Гостева чашку. — Благодарю, Серёжа.

— Какие же это такие? — подчеркнул на последнем слове Николай, криво усмехаясь.

— Вы хотя бы перчатки сняли, — неприязненно заметила ему Вера Ходарсва, движением гладкого крупного подбородка указывая на его руки, затянутые в белые перчатки. — А то в них вы похожи на околоточного при исполнении служебных обязанностей.

— Вера! Вера! — смеясь, клокоча звучным хохотом, обратилась к подруге Лида. — Что ты нашего Коляню с околоточным-то сравниваешь? Он же и обидеться может, он у нас обидчивый.

— И пускай обижается! Я и хочу его обидеть, — воинственно продолжала Вера Ходарева. — А взгляды у вас такие, г-н офицер, что они сильно отличаются от взглядов передовых людей нашего времени. Какие вы там у себя в казарме хоть книги читывали?

— Ну это вы зря, Верочка, — вступился и Андрей за младшего брата, — Он книгочей изрядный, всех нас, пожалуй, за пояс заткнёт. Книги и увели его от действительности. Мы с ним всегда спорим, он ведь идеалист чистейшей воды, не глядите, что в офицерской форме и к тому же полковой ветеринар. Он ведь, господа, самостоятельно китайский изучил, с Толстым переписку имел.

— Андрюша! — перебил его младший брат. — Лидочка, — полуобернулся он к сестре, стоявшей за спиною Веры Ходаревой, которая отпивала глоток чаю из глубоко-синей чашки с золотым ободком. — У нас есть разговор, выйдемте со мною на минуту… А всех присутствующих я прошу извинить за чужеродное вторжение. Я действительно читал не те книги, которые, наверное, нужно было прочесть в наш просвещённый век. И у себя в казарме по размышлении я пришёл не к том выводам, к каким пришли вы… А посему ещё раз прошу прощения у всех, особливо у вас, — чопорно поклонился Николай Вере Ходаревой, которая и бровью не повела на это, — Прощайте, господа!

— Разве вы не остаётесь? — вскинулась смуглощёкая курсистка. — Чаю бы хотя попили! Потом Лидочка нам споёт под гитару, и все вместе хором споём. Оставайтесь, Николай Николаич, право!

— Благодарю за честь, но петь я не умею, — отказался Николай.

— Тем паче в хоре, — подкинула ему шпильку Вера Ходарева.

— Да-с, тем паче в хоре, — мрачно подтвердил он и, приняв стойку, держа у груди фуражку, ещё раз прощально поклонился Вере, которая опять никак на это не ответила.

И он быстро покинул комнату, вышел в прихожую и там стал ждать брата с сестрою, чтобы сообщить им о срочном призыве отца к своему смертному одру.

Таковых призывов последовало в течение нескольких последующих лет ещё два раза, ибо отца смерть каждый раз не брала, хотя он бывал совершенно уверен, что она вот, стоит у изголовья, и умер-то он внезапно во сне, и вовсе не от той болезни, которую считал роковой для себя. Так что не успел дать детям последнего, воистину последнего наставления и благословения, но дети получили уже по три благословения, а наставление его запомнили хорошо, завет пламенного народовольца, который из любви к народу не мог как следует его эксплуатировать и почти довёл до полного краха родовое имение. Но зато он воспитал детей в духе