людей, один из которых был совсем рядом, за стеклянной дверью переговорной кабины, очень захотел увидеть второго, Ашура, и я быстро внедрился в электронные каналы, прошел по звукам женского голоса до самого его выхода в телефонную трубку, которую и прижимал к уху Ашур.

Но и внедрившись в него, я все равно не мог увидеть человека, пока он не захочет взглянуть на себя в зеркало. И по случайному совпадению, по судьбе ли, но в минуту телефонного разговора Ашур как раз стоял напротив высокого трюмо, находившегося в каком-то узком тесном помещении, и машинально оглядывал себя в зеркале.

Это был туго-курчавый мужчина с худощавым лицом, темными сросшимися бровями, с глазами голодного хищника. Щеки его, подбородок и место над верхней чуть вывернутой губой были покрыты ровно подстриженной щетиной — искусно выведенная под трехдневную небритость модная бородка. Кажется, это был тот человек, которого видел я в своих космических снах, про которого я ничего не знал, кроме одного — у него с младенчества была порочная привычка сосать большой палец правой руки, — ею он сейчас прижимал к уху черную телефонную трубку. От многолетнего детского порока, державшегося почти до юношеской поры, большой палец правой руки должен был быть у него заметно тоньше, чем на левой руке. Но проверить этого я не мог, потому что левую руку он сейчас держал в кармане модных, широкими бананами, темных брюк.

— Ладно, я тебя предупредил, — говорил он, разглядывая себя в зеркале; и вдруг выбросил из кармана кулак с выставленным указательным пальцем, состроил уморительную зверскую рожу и, прищурив глаз, произвел предполагаемый беззвучный выстрел.

— Все равно я завтра не поеду с тобой, — между тем говорила ему женщина.

— А это мы еще увидим, — отвечал он.

Кто это? Демиурги, наши сочинители, кто это? Над плоской крышей горного дома сияла ночь в крупных кристаллах небесных звезд. Я смотрел на них снизу вверх, лежа под теплым ватным одеялом. Как я стал этим юношей, где это было? И разве сторож я брату моему?..

Бросив на него последний взгляд, я снова вернулся назад к банальной жизни быстро пробежавшегося по ней малюсенького писателя Василия Немирного (Мирного). Он все еще был на переговорном пункте, сидел, неуютно поерзывая, на длинном деревянном диване рядом с каким-то старичком решительного вида, пахнущим резким спиртовым одеколоном, с навостренными седыми усами, и ждал… Чего ждал мой близнец, кроме той женщины, которая еще находилась в телефонной будке и разговаривала?

Которая его погубит, как и всякого мужчину всякая женщина на свете… Чего ждал? Много было всякого ужаса в проходящем ХХ веке — так много, что ничего нам не остается делать, как только враз все это позабыть. Но к концу второго тысячелетия от Р. Х. мы все, пройдя через немыслимые общие ужасы и рассеяв личное счастье по мгновениям, увидели нового Бога, Который Больше и Лучше прежнего. И настало время простить — и со смехом попрощаться с прошлым, и забыть его, и продолжить по новым законам бессмертия. С Новым веком, с Новым тысячелетием и с Новым Богом! Ради этого приветствия и был написан этот роман, а кто писал его, завершая в ночь на 1999-01-13, того я не знаю.