- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (4) »
Пэлем Гринвел Вудхауз АРЧИБАЛЬД И МАССЫ
— Возьмем социализм, — вдумчиво заметил Портер. — Куда ни пойдешь, он тут как тут. Видимо, вошел в моду. Говорили мы, собственно, о свекле, ничто не предвещало этих слов, но завсегдатаи «Привала» легко меняют тему. Мы летаем. Мы порхаем. Мы, как выразился образованный Джин-с-Горькой, можем буквально все, словно жена Цезаря. Мгновенно изменив курс мысли, мы занялись новым предметом. — Да уж, — согласился Светлое Пиво, — что верно, то верно. — Куда ни пойдешь, — поддержал их обоих Пиво Покрепче. — Наверное, что-то в нем есть… Нехорошо все-таки: мы живем, не тужим, а кому-то не на что выпить. Мистер Маллинер кивнул. — Именно так, — заметил он, — думал мой племянник Арчибальд. — Он что, социалист? — Побыл немного. Светлое Пиво наморщил лоб. — Кажется, — припомнил он, — вы о нем говорили. Это он бросил курить? — Нет, то — Игнатий. — Значит, он служил у епископа? — Нет, то — Августин. — Вижу, у вас много племянников. — Хватает. Что до Арчибальда, напомню: он кудахтал лучше всех в Лондоне. — Ну, конечно! И обручился с Аврелией Каммарли. — Да, да. К началу нашей повести он был самым счастливым человеком в своем почтовом отделении. Однако, как это ни печально, тучи собирались, и буря едва не утопила утлый челнок любви.Не много обрученных пар (сказал мистер Маллинер) начали так хорошо, как Арчибальд с Аврелией. Даже циничный свет поневоле признал, что их ждет счастливый, прочный брак. В любовном союзе главное — единство вкусов, а уж оно у них было. Арчибальд любил кудахтать, Аврелия — слушать кудахтанье. Однажды, блаженный и охрипший, племянник мой шел домой, чтобы переодеться к обеду, как вдруг на его пути встал обтрепанный субъект и сообщил, что три дня в рот не брал хлеба. Арчибальд немного удивился — в конце концов, он не врач, но случилось так, что недавно он не мог взять в рот даже хорошего сыра, а потому уверенно ответил: — Это ничего. Нос заложило от простуды. — Ну прям! — возразил незнакомец. — У меня чахотка, сухотка, больная жена, пятеро детей и никакой пенсии, хотя я служил семь лет. Сами понимаете, интриги. Хлеба я не ел, потому что купить не на что. Послушали бы вы, как плачут мои детки! — С удовольствием, — сказал учтивый Арчибальд. — А вот насчет хлеба… Он дорогой? — Ну, понимаете, бутылка дороже, а если в розлив — еще туда-сюда. Тоже не даром! — Пятерки хватит? — Перебьюсь. — До свидания, — сказал Арчибальд.
Встреча эта произвела на него глубокое впечатление. Я не скажу, что он призадумался — думать он, в сущности, не умел, но все же ощутил, что жизнь сурова, и с этим ощущением пришел домой, где лакей его, Мидоус, принес ему графин и сифон. — Мидоус, — осведомился мой племянник, — вы сейчас заняты? — Нет, сэр. — Тогда поговорим о хлебе. Знаете ли вы, что у многих его нет? — Знаю, сэр. В Лондоне царит бедность. — Нет, правда? — Еще какая, сэр! Съездите в Боттлтон-ист, услышите глас народа. — Народа? — Вот именно, сэр. Называется «массы». Если вас интересует страдалец-пролетариат, могу дать хорошие брошюры. Я давно состою в партии «Заря свободы». Как явствует из названия, мы — предвестники революции. — Это как в России? — Да, сэр. — Убийства всякие? — Они, сэр. — Шутки шутками, — сказал Арчибальд, — а себя заколоть я не дам. Ясно? — Ясно, сэр. — Ну тогда несите брошюры. Полистаю, полистаю…
Если знать Арчибальда, как я (продолжал мистер Маллинер), трудно поверить, что его, скажем так, разум совершенно переменился от этих самых брошюр. Я даже не думаю, что он прочитал их. Вы же знаете, что такое брошюра: разделы, подразделы, пункты, подпункты. Если ей придет в голову сочетание слов «основные основы принципов дистрибуции», она удерживаться не станет. Гораздо вероятней, что его обратили речи Мидоуса. Как бы то ни было, к концу второй недели племянник мой стал другим человеком. Поскольку от этого он погрустнел, Аврелия быстро заметила неладное. Однажды, когда они танцевали в «Крапчатой уховертке», она прямо сказала, что он похож на недоваренную рыбу. — Прости, старушка, — отвечал Арчибальд. — Я думаю о положении в Боттлтон-ист. Аврелия на него посмотрела. — Арчибальд, — предположила она, — ты выпил. — Ну что ты! — возразил он, — Я размышляю. Посуди сама, мы тут танцуем, а они? Разве можно танцевать, когда эти самые условия дошли бог знает до чего? Сталин танцует? Макстон танцует? А как насчет Сидни, лорда Пасфилда? Аврелия не поддалась. — Что на тебя нашло? — опечалилась она. — Такой был веселый, смотреть приятно, а сейчас туча тучей. Изобразил бы лучше курицу. — Разве можно изображать кур, когда страдалец пролетариат… — Кто?! — Страдалец пролетариат. — Это еще что такое? — Ну… сама понимаешь… Страдалец. Пролетариат. — Да ты его не узнаешь, если тебе его подать в белом соусе! — Что ты, узнаю, Мидоус мне все объяснил. Вот, посмотри: одни (скажем, я) бесятся с жиру, а другие (это массы) сидят без хлеба. Им очень плохо, понимаешь? — Нет, не понимаю. Может, до завтра проспишься… Кстати, куда мы завтра идем? — Прости, старушка, — смутился Арчибальд, — я как раз собирался в Боттлтон-ист, к этим самым массам. — Вот что, — сказала Аврелия, — завтра ты придешь ко мне, изобразишь курицу. — Разве сэр Стаффорд Криппс изображает всяких кур? — Не придешь — все кончено. — Ты понимаешь, массы… — Хватит, — холодно сказала Аврелия. — Кажется, все ясно. Если ты завтра не придешь ко мне, можешь искать другую невесту. Я не капризна, не строптива, но в жизни своей не выйду за городского сумасшедшего.
Однако племянник мой решил, что идти надо. Когда он излагал свои мысли Мидоусу, тот сурово заметил: — В нашем деле всегда есть жертвы, товарищ. — Да уж, как не быть, — печально произнес Арчибальд. — Вообще-то лучше бы кто другой… Ну ладно. А вот напиток — вылейте. Бывает время, когда нужно что-то покрепче. — Скажите, докуда лить, товарищ. — Главное, поменьше содовой.
Племянник мой, как все Маллинеры, честен и правдив, а потому прямо вам скажет, что Боттлтон-ист его разочаровал. Как-то там весело, скажет он, как-то шумно, что ли. Надеешься увидеть тусклый ад, а тут просто ярмарка какая-то! Куда ни взгляни, бойкие дамы лихо окликают друг друга. Шустрые кошки снуют среди мусорных баков. Из кабачков раздается музыка. Дети в немыслимом количестве не столько плачут, сколько скачут. Словом, все исключительно похоже на бал в Национальном клубе либералов. Но Маллинера не проймешь. Племянник мой пришел, чтоб утешить страдальцев, и решил их утешить, хоть бы что. Где-нибудь, думал он, да затаилось
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (4) »