Ик! В общем, душа болит.
— А чего такое?
Уилмот решил открыться замечательному ребенку.
— В общем, так…
— Как?
— Ну, вот так.
— А чего?
— Я ж говорю. Она мне от-ка-за-ла. Замуж за меня не выйдет.
— За кого?
— За меня.
— Не выйдет?
— Нет!
— Ну, дела, — сказал чудо-ребенок.
— Да уж…
— Ну, положеньице! Я так думаю, вам худо.
— Точно. Хуже некуда, — признался Уилмот, тихо плача. — Что делать?
Джонни поразмыслил.
— Вот что, — сказал он. — Подальше есть еще одно местечко. Пошли туда.
— Пошли, — согласился Уилмот. — И в Санта-Монику.
— Это потом. Сперва — в местечко, потом — в Монику. Увидим новые лица…
— Уж этого там хватает.
— Значит, пошли.
Наутро, в 11.00 мистер Шнелленхамер ворвался в большом волнении к своему компаньону, мистеру Левицкому. — Знаете что? — сказал он. — Нет. А что? — Приходил Джонни Бингли. — Если хочет прибавки, сошлитесь на депрессию. — Прибавки! Да ему и этого много! — Кому, Джонни? Кумиру американских матерей? А как же улыбка сквозь слезы? — Если эти матери узнают, что он карлик, да еще не первой молодости… — Кроме нас с вами, не знает никто. — Да? Вчера он надрался с одним моим кивателем. Говорит, вроде бы не признался, но между тем моментом, когда их вышвырнули от Майка, до того, как он тыкнул вилкой лакея, у него выпадение памяти. — Какой это киватель? — Маллинер. — Если он скажет газетчикам, Джонни конец! А у нас контракт еще на две картины, 250 тысяч каждая. — Вот именно! — Что нам делать? — Если б я знал! Мистер Левицкий подумал. — Надо выяснить, что известно Маллинеру. — Но спросить нельзя! — Мы за ним последим. Какой он? — Идеальный киватель. Тихий. Вежливый. Как это, на «п»… — Поганый? — Предупредительный. Тихий, вежливый, пунктуальный, предупредительный. — Ну, тогда все просто! Если он будет… ну, наглый или хамоватый, мы и поймем: «Знает!» — А дальше что? — Подкупим. И как следует, мелочиться некогда. Мистер Шнелленхамер вцепился в собственные волосы. — Хорошо, — сказал он, когда боль утихла. — Да, другого пути нет. Скоро у меня совещание. Он там будет. — Значит, следим за ним, как рысь. — Кто? — Рысь. Дикая кошка. Очень любит следить. — Да? Ну ладно. Я думал, рысь — это что-то такое, у лошади.
Страхи несчастных магнатов обоснованы не были. Если мой родственник и слышал роковую тайну, он ее забыл. Входя в кабинет шефа, помнил он только о том, что при любом движении голова у него треснет. Однако м-р Шнелленхамер тронул за рукав м-ра Левицкого. — Видели? — Что? — Его. Трясется, как одержимый. — Да? — Еще бы. Действительно, Уилмот вздрогнул, но лишь потому, что шеф оказался абсолютно желтым. Он и сам по себе не поражал красотой, а теперь, тускло-шафрановый и не очень четкий, произвел такое впечатление, что родственник мой задрожал, как соленая улитка. Мистер Левицкий вдумчиво глядел на него. — Не нравится он мне. — Мне тоже, — поддержал его мистер Шнелленхамер. — Смотрите, закрывает лицо руками. — Видимо, знает все. — Да, наверное. Что ж, начнем. Когда придет время кивать, он себя и выдаст. Уилмот очень любил такие совещания. Делать почти ничего не надо, люди интересные. Но сегодня тут собралось одиннадцать самых нудных сценаристов, да и вообще с той самой поры, как он утром взял льда из холодильника, его томила какая-то меланхолия. Будь он героем русского романа, он бы пошел в амбар и повесился. А так — сидел очень прямо и смотрел перед собой. Многим он напомнил бы хорошего, многодневного утопленника; но мистер Шнелленхамер видел в нем леопарда перед прыжком, о чем и сообщил компаньону. — Простите, — осведомилась Мейбл, сидевшая с ним рядом, — как вы сказали, «Лео Пард»? Это новый актер? — Нет-нет, — спохватился шеф. — Частный вопрос, не для стенограммы. На чем мы остановились? — Кэбот Деленси сидит на айсберге. Перед его взором проплывают картины былого. — Какие? — Вы не сказали. — Ну, вот и выясним, — сказал шеф. — Что там у него проплывает? Молодой человек в очках, который вообще-то мечтал открыть магазинчик, предположил, что Деленси украшает витрину пупсами и фестонами. — При чем тут пупсы? — рассердился шеф. Автор проекта полагал, что они способствуют торговле. — Чушь! — воскликнул мистер Шнелленхамер. — Он миллионер, а не торговец. Пожилой субъект предложил воспоминания об игре в поло. — Ерунда, — сказал шеф, — Какое поло? Мы должны иметь в виду обычных, скромных жителей Среднего Запада. Верно я говорю? — Да, — сказал Первый Поддакиватель. — Да, — сказал Второй. — Да, — сказал и Третий. Киватели кивнули. Уилмоту показалось при этом, что в шею ему вонзили раскаленный щуп. М-р Левицкий дернул за рукав м-ра Шнелленхамера. — Видели, какой взгляд? — Да. Мрачный. Злобный. Значит, следим. Совещание продолжалось. Все что-нибудь да предложили, но решил проблему сам шеф. — Придумал, — сообщил он. — Сидит он на этом айсберге и вспоминает поло. Колоссальная сцена! Ясное дело, спорт. Верно я говорю? — Да. — Да. — Да. Уилмот поспешил кивнуть и удивился, что голова еще держится. Этот тихий, вежливый, предупредительный кивок успокоил шефа. Он вздохнул с облегчением. Он расцвел. Он начал ясно и громко: — Итак, одно видение — поло. Нужно второе, в лирическом ключе. Что-нибудь связанное с женщинами. Романтическая нота. Молодой человек в очках предложил показать, как Деленси продает красивой барышне индейские вышивки бисером, и глаза их встречаются; но где? Мистер Шнелленхамер стукнул по столу. — Какие вышивки? Что он, приказчик? Глаза — да, встречаются, но где? В старом саду. Жужжат пчелы, воркуют горлинки, шелестит листва. Ти-хо! Весна, ясно? Красота, ясно? Трава… э… зеленеет. Почки… э-э… — Краснеют? — подсказал мистер Левицкий. — С чего им краснеть? Ну, почки… — Варятся? — проснулся один сценарист. — Простите, — заметила секретарша, — почки не варят, а тушат. — Это не те! — Да-да, конечно, — огорчилась Мейбл. — Тут совсем запутаешься. Почки, птички… — Будут и птички, — радостно пообещал шеф. — Какие хотите. Особенно кукушка. Такой комический штришок. Значит, сад, он, она, объятие (помните о цензорах!), и вдруг мы слышим «Ку-ку! Ку-ку!» Так? — Да. — Да. — Да. Киватели готовились кивнуть, когда раздался чистый девичий голос: — Простите, мистер Шнелленхамер, не так. Воцарилось мертвое молчание. Одиннадцать сценаристов застыли, не веря своим двадцати двум ушам. Мистер Шнелленхамер едва не задохнулся. Такого с ним не бывало. — Что-вы-сказали? — выговорил он. Мейбл смотрела на него, как Жанна д'Арк — на
Наутро, в 11.00 мистер Шнелленхамер ворвался в большом волнении к своему компаньону, мистеру Левицкому. — Знаете что? — сказал он. — Нет. А что? — Приходил Джонни Бингли. — Если хочет прибавки, сошлитесь на депрессию. — Прибавки! Да ему и этого много! — Кому, Джонни? Кумиру американских матерей? А как же улыбка сквозь слезы? — Если эти матери узнают, что он карлик, да еще не первой молодости… — Кроме нас с вами, не знает никто. — Да? Вчера он надрался с одним моим кивателем. Говорит, вроде бы не признался, но между тем моментом, когда их вышвырнули от Майка, до того, как он тыкнул вилкой лакея, у него выпадение памяти. — Какой это киватель? — Маллинер. — Если он скажет газетчикам, Джонни конец! А у нас контракт еще на две картины, 250 тысяч каждая. — Вот именно! — Что нам делать? — Если б я знал! Мистер Левицкий подумал. — Надо выяснить, что известно Маллинеру. — Но спросить нельзя! — Мы за ним последим. Какой он? — Идеальный киватель. Тихий. Вежливый. Как это, на «п»… — Поганый? — Предупредительный. Тихий, вежливый, пунктуальный, предупредительный. — Ну, тогда все просто! Если он будет… ну, наглый или хамоватый, мы и поймем: «Знает!» — А дальше что? — Подкупим. И как следует, мелочиться некогда. Мистер Шнелленхамер вцепился в собственные волосы. — Хорошо, — сказал он, когда боль утихла. — Да, другого пути нет. Скоро у меня совещание. Он там будет. — Значит, следим за ним, как рысь. — Кто? — Рысь. Дикая кошка. Очень любит следить. — Да? Ну ладно. Я думал, рысь — это что-то такое, у лошади.
Страхи несчастных магнатов обоснованы не были. Если мой родственник и слышал роковую тайну, он ее забыл. Входя в кабинет шефа, помнил он только о том, что при любом движении голова у него треснет. Однако м-р Шнелленхамер тронул за рукав м-ра Левицкого. — Видели? — Что? — Его. Трясется, как одержимый. — Да? — Еще бы. Действительно, Уилмот вздрогнул, но лишь потому, что шеф оказался абсолютно желтым. Он и сам по себе не поражал красотой, а теперь, тускло-шафрановый и не очень четкий, произвел такое впечатление, что родственник мой задрожал, как соленая улитка. Мистер Левицкий вдумчиво глядел на него. — Не нравится он мне. — Мне тоже, — поддержал его мистер Шнелленхамер. — Смотрите, закрывает лицо руками. — Видимо, знает все. — Да, наверное. Что ж, начнем. Когда придет время кивать, он себя и выдаст. Уилмот очень любил такие совещания. Делать почти ничего не надо, люди интересные. Но сегодня тут собралось одиннадцать самых нудных сценаристов, да и вообще с той самой поры, как он утром взял льда из холодильника, его томила какая-то меланхолия. Будь он героем русского романа, он бы пошел в амбар и повесился. А так — сидел очень прямо и смотрел перед собой. Многим он напомнил бы хорошего, многодневного утопленника; но мистер Шнелленхамер видел в нем леопарда перед прыжком, о чем и сообщил компаньону. — Простите, — осведомилась Мейбл, сидевшая с ним рядом, — как вы сказали, «Лео Пард»? Это новый актер? — Нет-нет, — спохватился шеф. — Частный вопрос, не для стенограммы. На чем мы остановились? — Кэбот Деленси сидит на айсберге. Перед его взором проплывают картины былого. — Какие? — Вы не сказали. — Ну, вот и выясним, — сказал шеф. — Что там у него проплывает? Молодой человек в очках, который вообще-то мечтал открыть магазинчик, предположил, что Деленси украшает витрину пупсами и фестонами. — При чем тут пупсы? — рассердился шеф. Автор проекта полагал, что они способствуют торговле. — Чушь! — воскликнул мистер Шнелленхамер. — Он миллионер, а не торговец. Пожилой субъект предложил воспоминания об игре в поло. — Ерунда, — сказал шеф, — Какое поло? Мы должны иметь в виду обычных, скромных жителей Среднего Запада. Верно я говорю? — Да, — сказал Первый Поддакиватель. — Да, — сказал Второй. — Да, — сказал и Третий. Киватели кивнули. Уилмоту показалось при этом, что в шею ему вонзили раскаленный щуп. М-р Левицкий дернул за рукав м-ра Шнелленхамера. — Видели, какой взгляд? — Да. Мрачный. Злобный. Значит, следим. Совещание продолжалось. Все что-нибудь да предложили, но решил проблему сам шеф. — Придумал, — сообщил он. — Сидит он на этом айсберге и вспоминает поло. Колоссальная сцена! Ясное дело, спорт. Верно я говорю? — Да. — Да. — Да. Уилмот поспешил кивнуть и удивился, что голова еще держится. Этот тихий, вежливый, предупредительный кивок успокоил шефа. Он вздохнул с облегчением. Он расцвел. Он начал ясно и громко: — Итак, одно видение — поло. Нужно второе, в лирическом ключе. Что-нибудь связанное с женщинами. Романтическая нота. Молодой человек в очках предложил показать, как Деленси продает красивой барышне индейские вышивки бисером, и глаза их встречаются; но где? Мистер Шнелленхамер стукнул по столу. — Какие вышивки? Что он, приказчик? Глаза — да, встречаются, но где? В старом саду. Жужжат пчелы, воркуют горлинки, шелестит листва. Ти-хо! Весна, ясно? Красота, ясно? Трава… э… зеленеет. Почки… э-э… — Краснеют? — подсказал мистер Левицкий. — С чего им краснеть? Ну, почки… — Варятся? — проснулся один сценарист. — Простите, — заметила секретарша, — почки не варят, а тушат. — Это не те! — Да-да, конечно, — огорчилась Мейбл. — Тут совсем запутаешься. Почки, птички… — Будут и птички, — радостно пообещал шеф. — Какие хотите. Особенно кукушка. Такой комический штришок. Значит, сад, он, она, объятие (помните о цензорах!), и вдруг мы слышим «Ку-ку! Ку-ку!» Так? — Да. — Да. — Да. Киватели готовились кивнуть, когда раздался чистый девичий голос: — Простите, мистер Шнелленхамер, не так. Воцарилось мертвое молчание. Одиннадцать сценаристов застыли, не веря своим двадцати двум ушам. Мистер Шнелленхамер едва не задохнулся. Такого с ним не бывало. — Что-вы-сказали? — выговорил он. Мейбл смотрела на него, как Жанна д'Арк — на