что же касается графини, то мне кажется, она любит сохранять между собой и окружающими дистанцию.

– Однако, – заметил Казимир, надуваясь, – мадам де Брионн не позаботилась возвести препятствия между собой и моим другом Морисом Девилем, которому я обязан своим представлением графине.

– Но сударь…

– Морис уверяет, – продолжал Казимир невозмутимо, – что приходит сюда каждый день в течение пяти лет; вот привычка, которой я не отрицаю. Но если верить слухам, дошедшим от моих родственников, в один прекрасный день он может оставить свое кресло пустым, – должно же у него быть здесь кресло, как и у вас, барон, и тогда…

– Тогда? – спросил барон раздраженным тоном.

– Тогда, – сказал Казимир, указывая на стул, который он занимал с минуту, – поскольку сидеть на стуле не очень приятно, я займу его кресло.

– Вам будет не слишком удобно, сударь, – воскликнул барон, терпение которого истощилось, – и я советую…

Он остановился: мадам де Брионн вошла в салон.

Графиня Елена де Брионн была в том возрасте, когда красота женщины расцветает в своем совершенстве – ей исполнилось тридцать лет. Действительно, до этого возраста женская красота, как бы прекрасна ни была женщина, не достигает высшей степени великолепия. Ее талия уже очаровательна, но ей не хватает гибкости, в походке еще нет той мягкости, непринужденности, беспечности, которые делают молодых креолок столь обольстительными. Плечи красивы, без сомнения, и прекрасной формы, но им недостает той округлости, того блеска, которыми они будут восхищать позже. Ее корсаж расточает обещания, но только обещания; он заставляет грезить поэта, но у человека умного и терпеливого хватит воли восхититься и не останавливаться около нее: он говорит себе – «я вернусь к ней позже». Ножка, такая стройная и гибкая, еще не знает немого языка, которым ей суждено изъясняться в будущем – кротким, мягким, вкрадчивым прикосновением она может выразить все, но еще более красноречива женская походка, когда она становится непринужденной или задумчивой, когда в своей черной туфельке она упруго трепещет, выдавая ее затаенную мысль и говоря одному влюбленному, проходящему мимо: «Ступайте своей дорогой, бедняжка, вы напрасно потеряете время, я ничего не смогу сделать для вас», а другому: «Ну, посмотри же, глупец, вот уже час, как я себя демонстрирую, я то втягиваюсь, то сжимаюсь, а ты ничего не понимаешь». Что касается юной ноги, то пусть она отличной формы, но еще тонка и нервозна, она чересчур увлекается беготней в саду и танцами; надо, чтобы ее линии полностью определились, чтобы у нее привился вкус к праздности, чтобы она любила, вытянувшись, отдыхать часами, чтобы она дремала среди удовольствий.

Елене было тридцать лет и все чары, все великолепие, которое дает этот возраст женщине по-настоящему прекрасной, ярко выразились в ней.

Это была брюнетка с изогнутыми, четко очерченными бровями, которые, казалось, указывали на решительный характер, Ее черные глаза пленяли бесконечной нежностью. Нос ее был самой чистой формы, а ярко-алые, пухлые губки напоминали рот самой красивой из французских королев. Пылкая обильная кровь, циркулировавшая в ее венах, придавала ее лицу большую живость и указывала на активность Елены и на то, что растрачиваемые ею силы беспрестанно восстанавливаются. Каким образом за много лет до описываемого нами времени эта девочка с такой богатой натурой, с красотой, которая уже тогда обещала стать столь совершенной, юное создание, которое заставляло любить уже одна ее доброта и которое оригинальный ум делал такой пикантной, – каким образом эта многообещающая девушка вышла за графа де Брионн, на которого она начала вскоре справедливо жаловаться? Богатая сирота, она могла свободно выбирать из толпы влюбленных и преданных претендентов. Случай, этот великий вершитель брака во все времена, решил по-другому. Лишившись материнских советов, спеша покинуть опекуна, которому она боялась быть в тягость, Елена в неискушенности своих двадцати лет встретила господина де Брионна. Граф всячески старался ей понравиться и рассыпался перед ней в комплиментах. Впрочем, все было совершенно естественно; так как господин де Брионн обладал недостатками, которые должны были сделать несчастной его жену, он умело скрывал их под величественными позами и внешней привлекательностью. Сам господин де Ливри, который любил Елену как дочь и окружал ее неослабной заботой, обманулся этой видимостью и не подумал отговаривать молодую девушку от союза с графом. Позже, когда граф после свадьбы сбросил маску, господин де Ливри был в отчаянии и тщетно пытался исправить зло, которого не мог предвидеть; его усилия остались безуспешными. Дурные последствия, вытекающие из некоторых свадеб, не сгладились, и ошибки, которые допускал господин де Брионн, по отношению к молодой графине, были из тех, что женщины не прощают и никогда не забывают. По истечении года перед Еленой стал жестокий выбор: или провести всю жизнь с человеком, которого она ненавидит, или попросить развода в суде после того, как судьи, ознакомившись с положением дел, согласятся на это. Не без долгих колебаний она решилась на крайнюю меру. Подав прошение на развод, она легко его добилась, и председатель суда, повернувшись к поверенному, представлявшему графа на этом процессе, сказал знаменательные слова: «Мэтр X… скажите вашему клиенту, что репутация его жены оказалась незапятнанной и суд сожалеет, что не в его компетенции наказать графа за его недостойное поведение в отношении жены».

Развод повлек за собой раздел имущества; это позволило графине вернуть свое приданое и укрепило ее благосостояние и положение, которое ей было предназначено занять в свете.

Но в двадцать один год она была – увы! – не вдовой, которая могла снова выйти замуж, у нее не осталось даже утешения быть матерью и заинтересованности в жизни, которую она живее ощущала бы благодаря детям. Чтобы отвлечься немного от пугающей мысли об одиночестве, она решила собрать вокруг себя небольшое число друзей и организовать интимный салон. Она достигла этого за короткое время, благодаря своему уму, приветливости и обаянию; Елена стремилась сообразоваться со вкусами каждого, чтобы привлечь гостей бывать у нее. Она принижала себя, чтобы дать другим больше простора, она становилась молчаливой, чтобы друзья могли беседовать между собой как им угодно; она изучала их манеры, привычки, склонности, чтобы потворствовать им; наконец, она сделала их жизнь настолько легкой и приятной, что, взяв за привычку приходить к ней, они уже не могли с ней расстаться.

Среди самых прилежных посетителей графини одним из первых был, конечно,